Отправлено: 14.05.10 21:50. Заголовок: ИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ ПРОБЛЕМА
ПЯТЬ ЭТАПОВ РАЗВИТИЯ ИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ДУХОВНОСТИ (с) Латинист
1) ПРОТОБОРЕАЛЬНЫЙ ЭТАП. Эти люди живут в Африке, но оттуда переходят в Европу. Долгое время кочуют по ней, претерпевая невзгоды. Этап перехода от безъязыкого состояния к примитивной речи – вопли и сигналы. Образ мыслей – близкий к обезьяньему. Сильнейший эгоизм. Главные мысли: – То, что я вижу, то и существует, а то, чего не вижу – того и нет. – Что я захапал – вот то и моё! Только тронь! – Вот только сунься – получишь! Я силён! – Эту женщину я хочу! Возможно, в те времена у белых людей была развита телепатия. Такое впечатление имеется, и оно очень сильное (долго рассказывать, почему я так думаю), но доказать ничего невозможно.
2) БОРЕАЛЬНЫЙ или РАННЕИНДОЕВРОПЕЙСКИЙ ЭТАП. Эти люди живут на Нижнем Рейне, в районе нынешнего Бенилюкса. Их туда оттеснили более сильные племена других рас. Этих людей очень мало – не более 100 человек, они близки к полному вымиранию. Происходит мощный прорыв в создании нового языка – это происходит за одно поколение. Самая главная мысль теперь – забота о соплеменнике. Главные моральные ценности: – Окружающий нас мир – враждебен и опасен. Ему нельзя верить. – Страшны люди других разновидностей и силы природы. Боги – не на нашей стороне! – Этот враждебный мир – живой и разумный. И он нас слышит. – Отсюда – сильнейшая сдержанность в высказываниях. Никаких резких суждений – ни по какому поводу. В языке нет ни единого грубого слова. Всё окружающее Враждебное пространство тщательно прослушивается Высшими Силами. Поэтому: в мыслях может быть всё, что угодно, но говорить вслух нужно очень осторожно, чтобы не навлечь беду.
3) СРЕДНЕИНДОЕВРОПЕЙСКИЙ ЭТАП. Я бы его назвал РЕЧНЫМ. И ещё: КЛЮЧЕВЫМ. Высшая моральная ценность – река, по берегам которой можно двигаться, не опасаясь заблудиться. А также: озеро и вообще – вода. Эти люди поклоняются рекам, полагая, что весь Мировой Разум заключается только в них. Никакого Солнца, только и только реки. К ним обращаются за помощью, с ними беседуют, делают им жертвоприношения. Никакая идея не может быть выше реки или воды – вот главная мысль тех людей. Отчёт времени ведётся по Луне, поэтому и ей поклоняются тоже, но – не в такой степени. Ключевым этот период является вот почему: именно на этом этапе индоевропейцы изобрели новый способ словообразования. Стало появляться огромное количество новых слов (тысячи!), а с ними – и новые понятия, которых не было прежде. Все самые важные решения индоевропейцы принимали именно на этом этапе. Понять эти решения и эти мысли – значит понять о них всё.
4) ПОЗДНЕИНДОЕВРОПЕЙСКИЙ ЭТАП. Создаются высокоразвитые языки. Создаётся новая мифология. Могущество индоевропейцев увеличивается. Но вода и реки уже отходят на второй план. На первое место выходят Солнце и какие-то другие святыни. Внутри этого периода индоевропейцы совершают какую-то ошибку: достигают своего пика и затем начинается спад.
5) ЭПОХА УХУДШЕНИЯ. Индоевропейцы смешиваются с другими расами, перенимают чужие идеи и религии. Все без исключения языки ухудшаются – одни быстрее, другие медленнее. Литовцы и латыши последними в Европе принимают христианство и изо всех сил уклоняются от активного участия в исторических событиях. И именно поэтому сохраняют свои языки в относительной чистоте, хотя потери есть и у них. Ухудшение длится и по сей день и может закончиться полным исчезновением нордических людей, хотя индоевропейские языки оказались самыми совершенными в мире, и на них говорит теперь большая часть Человечества.
P.S. Раннеиндоевропейский период - это 35-40 тысячелетий тому назад. Всё остальное - ближе к нам. От точных указаний на тысячелетия лучше всего воздерживаться. Моё дело последовательность, и я отвечаю только за это. А точные даты - это пусть другие специалисты устанавливают.
Отправлено: 14.05.10 21:56. Заголовок: Доктор Отто Шрадер «..
Доктор Отто Шрадер «Индо-европейцы». С-Пб 1913г. с предисловием и дополнениями к русскому изданию профессора Харьковского университета А.Л.Погодина.
О.Шрадер – профессор Бреславльского университета. С 80-х годов XIXв. занимался индоевропеистикой.
Хочу отметить одну очень любопытную фразу о прародине индо-европейцев из предисловия профессора Погодина.
«Величайшие ученые первой половины 19 века исходили из убеждения, что эта родина должна была лежать на востоке, в Азии, откуда, по их убеждению, вышло все культурное человечество. ….. Но в 1862 году это учение подверглось решительной критике со стороны английского ученого Латама. Он полагал, что родину индо-европейцев следует искать скорее там, где доныне живет наибольшая часть их народов, т.е. в Европе, при чем он признавал древнейший по своему складу не древне-индийский, но современный литовский язык. …. Его мнение встречает поддержку и в том факте, который в настоящее время все более доказывается наукой: именно в факте ближайших культурных и, может быть, родственных связей, соединивших две группы языков,- индо-европейских народов и фино-угров (финляндцев, эстонцев, мордвы, черемисов, вотяков и зырян). Исследование родины этой последней группы народов и языков приводит к убеждению, что она должна была лежать приблизительно в той же местности, как и родина индо-европейцев. В средней и южной России, где полоса степей, вперемежку с лесами, поднималась когда-то значительно севернее, это соседство представляется вполне вероятным, и подтверждается оно целым рядом данных языкового и историко-культурного характера. Таким образом, точка зрения профессора Шрадера (который с восьмидесятых годов 19 столетия является наиболее авторитетным исследователем вопросов прародины индо-европейцев) , проводимая в предлагаемой русскому читателю книге, представляется наиболее проверенной и современной. Едва ли последующее развитие науки внесет в нее какие-нибудь радикальные изменения».
Название: Раннеиндоевропейский праязык Автор: Андреев Николай Издательство: "Наука", Ленинград Год: 1986 Страниц: 328 Формат: DjVu в архиве http://rapidshare.com/files/197830339/Andreev_Ranneindoevropeiskiy_prayazyk.rar Размер: 13,6 MB Качество: среднее Язык: русский Из предисловия Книга о раннеиндоевропейском праязыке связана с тем научным направлением в языковедении, которое надлежит именовать французской компаративистской школой: её создателем был Фердинанд-Монжэн де Соссюр, продолжателями - Антуан Мейе, ученик Соссюра, и Эмиль Бенвенист, ученик Мейе. Исследовательская цель, поставленная при работе над настоящей книгой, заключалась в том, чтобы опираясь на факты позднеиндоевропейского праязыкового состояния и анализируя их с помощью метода внутренней реконструкции на предельную глубину, восстановить раннеиндоевропейскую систему двусогласных корней в её первоначальном виде.
Об авторе Андреев Николай Дмитриевич (1920-1997) - известный российский лингвист, доктор филологических наук, профессор, старший научный сотрудник института языкознания РАН в Ленинграде. Основал лабораторию машинного перевода, ставшую основой кафедры математической лингвистики в Санкт-Петербургском университете.
Отправлено: 14.05.10 22:39. Заголовок: В 1786 г. англичанин..
В 1786 г. англичанин Уильям Джонс (1746-1794) сделал открытие о родстве санскрита с языками Европы – латынью, древнегреческим и т.д. Тогда же учёные сгоряча подумали, что все европейские языки произошли от санскрита.
Потом был немец Август Шлейхер (1821-1868). Шлейхер впервые понял, что и сам санскрит произошёл вместе с другими европейскими языками от какого-то другого более древнего языка. Он сделал первую наивную попытку реконструировать общеиндоевропейский язык, он даже написал на этом языке басню. Вскоре стало окончательно ясно, что этот язык зародился в Европе.
Потом был швейцарец Фердинанд де Соссюр (1857-1913). Он понял, что ранний индоевропейский язык имел много разных согласных, но лишь один-единственный гласный [e] – это и есть главный подвиг его жизни, значения которого он при своей жизни не оценил и который после его смерти возымел далеко идущие последствия.
Потом был француз Антуан Мейе (1866-1936). Вся серьёзная индоевропеистика начинается практически с него одного. Он продолжил то, что делал Шлейхер, но делал это намного серьёзнее и в другом масштабе.
Потом был сирийский еврей Эмиль Бенвенист (1902-1976). Его главный подвиг: он додумался до того, что каждое слово в раннеиндоверопейском языке состояло только из двух согласных – не больше и не меньше. Это называется так: биконсонантный (двусогласный) корень. Два согласных и гласный «э». И никак иначе, только так! Это было гениальное открытие.
Потом был русский лингвист и математик Николай Дмитриевич Андреев (1920-1997). В качестве прародины индоевропейцев он называл Европу на пространстве от Днепра до Рейна. Он составил словарь раннеиндоевропейского языка и доказал, что этот язык состоял из 203 слов (биконсонантных корней). Бóльшая часть индоевропейских языков содержит в себе все эти 203 корня, хотя в некоторых есть и потери. В славянских, германских и летто-литовских языках нет ни единой потери.
Андреев - это пока что вершина индоевропеистики. Никаких новых открытий после него больше уже не было. Были только дополнения. Делали их зачастую люди с совершенно гениальными мозгами, но так получилось, что вся их гениальность ушла не на прорыв, а на кропотливое накопление информации. А затем начался застой, и наука с таким названием практически перестала развиваться. Появились работы, претендующие на звание фундаментальных, но полностью перечёркивающих достижения не только 20-го века, но даже и 19-го. Наиболее печальную славу на этом поприще снискали некоторые из советских лингвистов: Иллич-Свиты, Вячеслав Иванов, Тамаз Гамкрелидзе, Старостин и другие. Ныне можно с уверенностью заявит, что такой науки больше не существует. На деле она просто запрещена, и её подменяют выжимки из прежних достижений велких лингвистов либо извращённые толкования прежних открытий - в стиле Иванова и Гамкрелидзе. Информационная война против индоевропеистики не просто ведётся, но и очень хорошо финансируется из некоего единого центра. Основоположником этого движения, на мой взгляд, является уже упоминавшийся выше гениальный лингвист Эмиль Бенвенист - сын раввина и, по моему мнению, религиозный фанатик. Именно он уже в 20-м веке вновь выдвинул теорию об азиатском происхождении индоевропейцев, хотя ещё в 19-м веке было понятно, что индоевропейцы произошли из Европы. Разумеется, все разновидности азиатской теории сводятся к одной простой мысли: в Европу к белым людям пришли из Азии люди другой расы и подарили безъязыким белым людям свой язык. И этот язык и есть индоевропейский!
Отправлено: 10.10.10 22:09. Заголовок: Дж. П. Мэллори. ИНДО..
Дж. П. Мэллори. ИНДОЕВРОПЕЙСКИЙ ФЕНОМЕН: ЛИНГВИСТИКА И АРХЕОЛОГИЯ
Три четверти государств-членов Организации Объединенных Наций считают один из индоевропейских языков официальным языком своего государства. То, что индоевропейские языки теперь составляют подлинно глобальное семейство языков, в значительной степени является результатом колониальных завоеваний, предпринятых западноевропейскими странами в течение последних 500 лет, дополненных распространением русского языка в Азии. Например, носителей английского и испанского языков вне стран Европы, в которых эти языки возникли, больше в 7 раз, а португальского языка - в 16 раз больше, чем на родине языка. До этой относительно недавней экспансии границы индоевропейской семьи языков в Евразии были ограничены областью, мало отличающейся от территории, на которой они были распространены 2 тыс. лет назад - в железном веке.
Чтобы кратко описать распространение индоевропейских языков, воспользуемся схематической картой Евразии периода около 500 г. н.э. (карта 5). Кельтские языки, которые доминировали на большей части Западной и Центральной Европы в железном веке (около 700 г. до н.э.) в галыптатской и латенской археологических культурах, теперь в значительной степени ограничились Британскими островами. Приблизительно в это время гаэльский (гэльский) язык начал распространяться в Шотландии и на острове Мэн, в то время как бриттский язык в конечном счете эволюционировал в валлийский, корнский и, переместившись в Северную Францию, бретонский языки. К тому времени в результате римских завоеваний латинский язык распространился на большей части Римской империи, вследствие чего в течение нескольких веков там появятся самые ранние документы на романских языках - французском, испанском, португальском, сардинском, итальянском и румынском. Именно в первые века до н.э. латинский язык стал преобладать в Италии и вытеснять близкие ему италийские языки, такие как оскский, умбрский и другие исчезнувшие индоевропейские языки, например, венетский на северо-востоке и мессапский на юго-востоке полуострова. К северу от западной части Римской империи германские племена начали свой путь на юг. От этой германской группы возникли скандинавские языки - северная подгруппа германских языков, которые сегодня представлены исландским, фарерским, норвежским, шведским и датским языками; западные германские языки - английский, голландский, фламандский, фризский и немецкий; на востоке - готский язык, разновидность которого сохранялась в Крыму до XVI в. К востоку от германоговорящей Северной Европы жили балты, занимавшие одно время значительно большую территорию на северо-востоке Европы, чем охваченная их лингвистическим наследием - старопрусским (ныне исчезнувшим), литовским и латвийским языками, которые обрели письменность только в XVI в.
Около 500 г. н.э. развились славянские языки и распространились на соседние территории, сформировав в конечном счете западнославянскую группу (польский, чешский и словацкий языки), южнославянскую группу (словенский, сербскохорватский, македонский и болгарский языки) и восточнославянскую группу (русский, белорусский и украинский языки). Нашествия, совершаемые южными славянами, привели их через Балканы на территории ранее исчезнувших дакского, фракийского и иллирийского языков, преобладавших в этом регионе в период, когда кельты господствовали на западе. Единственный доживший до настоящего времени язык из группы палео-балканских языков, вероятно, албанский язык, являющийся возможным потомком иллирийского языка, получивший собственную письменность около 1500 г. н.э. Далее к югу распространен греческий язык, известный с XIII в. до н.э. по линейному письму В на табличках с о. Крит и из Греции микенского периода.
Языковой состав Анатолии колебался в течение периода, представленного письменными документами. Самые ранние тексты анатолийской группы языков (хеттского, лувийского и палайского) относят к концу бронзового века (около 2000-1000 гг. до н.э.). К железному веку в Анатолии были представлены только языки, получившие незначительное распространение, например лицийский, которые в дальнейшем полностью исчезли. Фригийский язык появился в центре Анатолии, возможно, в связи с приходом сюда народа откуда-то с дальнего запада, около 800 г. до н.э., но к 500 г. н.э. он также начал исчезать. На востоке жили носители армянского языка - отдельной ветви индоевропейской семьи языков, которые переселились в существовавшее ранее неиндоевропейское царство Урарту и уцелели до наших дней на Южном Кавказе и в Восточной Турции. Свидетельства присутствия ираноговорящих племен относят к 1000 г. до н.э.; присутствие это ни в коем случае не было ограничено территорией современного Ирана, поскольку многие кочевники евразийских степей железного века, по-видимому, также говорили на иранских языках. Хотя они вторглись в Европу и прошли дальше, до наших дней не сохранилось никаких свидетельств о языках древних скифов, сарматов и аланов, за исключением осетинского языка, сохраненного теми аланами, которые осели на Кавказе. Существовали также поселения в Центральной Азии (Согд) и вблизи западных границ Китая (Сака), жители которых говорили на иранских языках. На юге распространились индоарийские языки, лингвистически настолько сходные с иранскими, что можно реконструировать более ранний период, когда существовал общий индоиранский язык К 500 г. н.э. индоарийский литературный и литургический язык санскрит уже уступил место народным формам языка - пракритам - среднеиндийским языкам и диалектам, легшим через несколько стадий развития в основу новоиндийских языков - языков Бангладеш, Индии, Непала, Пакистана и Шри-Ланки, таких как хинди, урду, панджаби, маратхи и гуждарати. К северу, в бассейне р. Тарим, на границах Китайской империи поселились другие носители индоевропейских языков, которые до своего исчезновения к X в. осуществили переводы буддийских религиозных текстов на тохарские языки - «тохарский А» («восточнотохарский», или турфанский) и «тохарский В» («западнотохарский», или кушанский).
Самые ранние найденные письменные документы свидетельствуют, что границы распространения носителей индоевропейских языков не всегда проходили там, где мы их установили, отнеся к железному веку или позднее. Перемещаясь вновь с запада на восток мы находим испанские тексты, написанные на еще более древних неиндоевропейских языках, названных тартесским и иберийским, хотя и современные баски, возможно, занимали свои территории в Северной Иберии и Южной Франции еще до прибытия индоевропейцев. В Центральной Италии обнаруживаются остатки этрусского языка, который большинством ученых, хотя и не всеми, считается неиндоевропейским языком. Наличие следов других предположительно неиндоевропейских языков приписывалось также иным частям Италии. Самые ранние документы хеттов свидетельствуют, что они основали свое государство на территории народа, язык которого - хаттский (протохеттский) не являлся индоевропейским; этот язык заменил индоевропейский хеттский язык. Лувийский и армянский языки были вытеснены на территории Восточной Анатолии, которые в противном случае были бы заняты народами, говорившими на хурритско-урартском языке, в то время как ответвление индоарийского языка, по-видимому, в течение короткого периода времени применялся в государстве Митанни (на севере Сирии), языком которого был хурритский. Распространение иранского языка на юг достигло территории древнего государства Элам, которое также оставило собственные неиндоевропейские документы. Наконец, распространение ин-доарийских языков в Индии происходило, очевидно, за счет вытеснения дравидийских языков, которые по-прежнему преобладают на южной части этого субконтинента. Такие данные свидетельствует о том, что распространение индоевропейских языков в железном веке было результатом более раннего распространения языков, начинавшегося где-то за пределами этой южной границы (Mallory, 1989). Вопрос о том, когда и откуда происходило древнее языковое распространение, сводится к вопросу о поиске прародины индоевропейцев и индоевропейских языков.
ПРОБЛЕМА ЯЗЫКОВОЙ ПРАРОДИНЫ
Более 150 лет ученые заняты поиском прародины индоевропейцев и следов их переселения через Евразию к историческим местонахождениям (Mallory, 1973). Стоило ученым прийти к достаточно согласованной точке зрения, как возникали новые диаметрально противоположные теории, бросавшие вызов прежним, хотя редко перечеркивавшие предьщущие «решения» проблемы. Прародину индоевропейцев находили повсюду на территории между Атлантическим и Тихим океанами и даже на Северном и Южном полюсах! Во временном отношении протоиндо-европейцев относят к периоду примерно между эпохой неандертальцев (около 80 тыс. лет назад) и примерно 1600 гг. до н.э. В настоящее время большинство ученых спорит о том, находится ли их прародина на территории региона Анатолии - Армении или в одном из множества предполагаемых европейских регионов. Как ни парадоксально, наших знаний об индоевропейцах, по-видимому, достаточно лишь для отрицания любого простого решения этой проблемы.
Рассматривая проблему прародины, следует подчеркнуть значение нескольких основных факторов. Во-первых, поскольку не существует никаких прямых свидетельств о языке протоиндоевропейцев, всякие споры о времени и месте должны в определенной степени иметь форму предположения. Во-вторых, проблема прародины - это, по существу, доисторический лингвистический вопрос, и, хотя археологические данные должны играть важную роль, они бессильны помочь нам, до тех пор пока сами лингвистические свидетельства не будут переведены в форму, которую археолог мог видеть при раскопках. В-третьих, хотя для языка, реконструированного с помощью лингвистических методов, требуется наличие его носителей - реальных протоиндоевропейцев, это не обязательно означает, что все элементы проведенной реконструкции должны быть приурочены к определенному месту и времени. Лингвисты, реконструирующие романские языки, могут, например, устанавливать формы, которые в действительности существовали обособленно несколько сотен лет, но данная проблема значительно усложняется при реконструкции языка протоиндоевропейцев. Этот протоязык целесообразнее представлять как искусственный срез континуума вне времени и пространства, и нельзя точно определить ни одну из этих границ. В-четвертых, и свидетельства наблюдаемого лингвистического поведения, и самые древние лингвистические документы Евразии показывают, что протоиндоевропейцы населяли более ограниченную территорию, чем та, которая была занята около 500 г. н.э. Язык всегда находится в состоянии изменения, и чем больше его территория, тем меньше вероятность того, что язык разных сообществ будет претерпевать одинаковые изменения фонетики, грамматики и словаря. Следует учитывать, что по крайней мере со времени появления оседлых поселений Евразия была занята носителями многих языков, принадлежащих разным языковым семьям и что даже в отношении носителей общего родового языка следует ожидать, что через какое-то время после их разделения языки начинают изменяться. Поиск протоиндоевропейцев является поиском местоположения языка непосредственно перед их разделением.
КОГДА ГОВОРИЛИ НА ПРОТОИНДОЕВРОПЕЙСКОМ ЯЗЫКЕ?
Самые древние исторические записи на индоевропейских языках, будь то глиняные таблички в Анатолии и Греции или считающиеся более ранними устные тексты, такие, как затем записанные в «Ригведе» в Индии или в «Авесте» в Иране, относятся к периоду бронзового века, и ни один из них не датируется ранее 1900 г. до н.э. Мы уже имеем явно анатолийские названия в документах на аккадском языке, относящихся к 1900 г. до н.э., а различия между греческим языком конца бронзового века и самыми ранними документами, написанными на индоиранских языках, могут показаться достаточно большими уже с 1300 г. до н.э.; это означает, что они, по-видимому, уже заметно разошлись к 2000 г. до н.э. (Zimmer, 1988). Следовательно, появление языка протоиндоевропейцев должно быть ограничено периодом до 2000 г. до н.э. С другой стороны, мы должны помнить, что нет никаких доказательств, касающихся состояния языков остальной части мира, в которой говорили в это время на индоевропейских языках. Например, о большей части территории европейской зоны умеренного климата нет письменных документов до намного более позднего времени после того, как прошел процесс дифференциации; невозможно также узнать, подверглись ли индоевропейские языки, на которых, возможно, гам говорили, таким же звуковым или грамматическим изменениям, по которым мы различаем италийские, кельтские, германские, балтийские и славянские языки. Мы видим, например, что различные индоевропейские группы, такие, как италийская и кельтская, или германская, балтийская и славянская, часто имеют общие слова или грамматические особенности, но не с любым языком другой индоевропейской группы. Чрезвычайно неопределенная «позднеиндо-европейская» стадия языка, как считается, усвоила некоторые общие лингвистические особенности, которые не могут быть отнесены к свойствам протоиндоевропейского языка, потому что они ограничиваются несколькими географически смежными языками, которые в остальном, однако, неотличимы аг реконструкций протоиндоевропейского языка. Поэтому мы должны сознавать, что «историческое событие» разделения индоевропейских языков не обязательно совпадает с упадком реконструированного протоязыка, который является абстракцией, не связанной ни с какими точными датами.
У нас не хватает прямых свидетельств о возрасте протоиндоевропейского языка, но существуют другие - косвенные, хотя и менее убедительные подходы к проблеме. Один из них состоит в лексико-культурной реконструкции или лингвистической палеонтологии, посредством которых культурное содержание восстановленного языка может указывать на завершающий период его существования. Поскольку существуют процедурные проблемы таких реконструкций, например выделение заимствованных слов из унаследованных слов языка, лингвисты все же способны обозначить общую схему протоиндоевропейской культуры.
Реконструированный протоиндоевропейский словарь показывает, что носители протоязыка имели оседлую смешанную земледельческую систему хозяйствования. Можно реконструировать слова, обозначавшие крупный рогатый скот, овцу, козу, свинью и, конечно, собаку. Сельское хозяйство характеризуется раздельным словарем для обозначения зерна, плуга, ярма и серпа. Число архитектурных терминов ограничено, но они указывают на наличие постоянного жилища, включая слова для «дома», «двери», «дверного косяка», «столба» и «плетня», к которым мог добавляться термин, обозначавший некоторый тип укрепленного поселения. Что касается технологии, то присутствовали термины, обозначавшие гончарные изделия и некий основной металл, возможно, медь или бронзу. Все эти слова свидетельствуют о том, что мы имеем дело по крайней мере с неолитическим обществом, которое должно датироваться периодом не раньше VII тысячелетия до н.э. независимо от того, в каком месте Евразии оно находилось.
Пока можно поместить протоиндоевропейский язык где-то между 7000 и 2000 тт. до н.э., и любая дальнейшая попытка уточнить эту дату означает риск пожертвовать надежностью вывода ради его точности. Представление о «революции вторичной продукции» в Европе, например, предполагает, что плуг, колесные повозки, молочные продукты и шерсть не выходили за пределы Западной или Центральной Азии до конца неолита, т.е. до 4000 г. до н.э. или позднее (Sherratt, 1983). Но свидетельства всех этих перемен обычно не выдерживают проверки временем или являются косвенными, и следовательно, датировка их первого появления в археологических материалах не очень точна. Тем не менее многие из этих хозяйственных факторов сначала относили к 4000-2500 гг. до н.э. на большей части территории Евразии. Кроме того, плоды таких поисков могут быть приписаны протоиндоевропейскому словарю. Существовали слова, обозначавшие шерсть, колесо, некоторые другие части повозки и плуг. Слово «серебро», возможно, также входило в протоиндоевропейский словарь, и оно начинает появляться в Евразии в IV тысячелетии до н.э. Следствием является то, что лексические единицы, приписанные протоиндоевропейскому языку, должны были содержать, по-видимому, термины, которые кажутся менее сочетающимися с тем, что мы знаем о раннем неолите, чем о более позднем периоде; поэтому на основании археологических данных утвердилось mi юние о том, что первоначальное распространение индоевропейского языка и проявление разнообразия его групп, вероятно, осуществились не ранее периода, ограниченного V и III тысячелетиями до н.э.
Одни лишь лингвистические данные не являются методом точного датирования протоиндоевропейского языка. Технически возможно лишь датирование конечного существования какого-либо материнского языка и появления его дочерних языков. Лингвисты, исследующие индоевропейские языки и спорящие о степени их дивергенции, видимой между самыми древними исторически подтвержденными языками, предположили, что их разделение заняло порядка 2 тыс. лет (см., например, Coivgill & Mayrhofer, 1986). Это в общем относит протоязык ко времени между V и II тысячелетием до н.э., когда, как уверенно полагают, появились отдельные индоевропейские языки.
Глоттохронологию, область сравнительно-исторического языкознания, занимающуюся, в частности, определением дивергенции между родственными языками на основе утраты «основного» словаря, многие ученые считают теоретически сомнительной и, по крайней мере в случае индоевропейских языков, почти не дающей возможности провести соответствующие процедуры с необходимой точностью. Получаемые с ее помощью даты также находятся в пределах между V и III тысячелетиями (Tischler, l973;Ehret, 1988), хотя многие могли бы возразить, что применение такой сомнительной методики не может служить дополнительным подтверждением этих дат.
Общее мнение о датировании протоиндоевропейского языка состоит в том, что на нем говорили в некоторый период времени примерно до 2000 г. до н.э., и есть некоторые свидетельства того, что этот протоязык начал распространяться и разделяться не ранее 5000 г. до н.э. Но необходимо подчеркнуть, что многие лингвисты и археологи убеждены, что этот процесс начался с первоначальным распространением сельского хозяйства из Юго-Западной Азии около 7000 г. до н.э.
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ПОДХОДЫ К ПРОБЛЕМЕ ПРАРОДИНЫ
Хотя индоевропейская семья языков и протоиндоевропейский язык являются лингвистическими понятиями, одна лингвистика, по-видимому, неспособна определить расположение прародины, и многие языковеды, действительно, считают такой подход бесплодным, находящимся вне компетенции их науки. Существует, однако, ряд процедур, которые лингвисты используют для определения местоположения протоиндоевропейского языка и которые широко применяются в исследованиях других языковых семейств.
Как и в случае с отдельными языками, семейства языков могут также иметь внешние связи с другими языковыми семействами. Вообще говоря, связи могут быть двух типов: контакты между двумя семействами и генетические отношения, при которых два или более языковых семейств, как полагают, происходят от общего предка. Некоторые возражают, что если удастся показать связь протоиндоевропейского языка с другими языковыми семействами, то это должно помочь в определении его географического положения. Предполагалось наличие лингвистических связей между протоиндоевропейским языком, с одной стороны, и семитскими языками Западной Азии, картвельской языковой группой Южного Кавказа, языками Северного Кавказа, крупным уральским объединением языков североевропейской лесной зоны и другими, даже более удаленными группами алтайских (тюркских и монгольских) языков Азии и дравидийских языков Южной Индии - с другой. На основе таких предполагаемых связей протоиндоевропейские языки располагают вблизи от мест бытования одного или нескольких других языковых семейств. Например, на основе связи с уральскими и северокавказскими языками предполагают, что протоиндоевропейские языки применялись к северу от Черного и Каспийского морей, в то время как контакты с картвельской и семитской группами служат основой для предположения о расположении их прародины на юго-западе Азии, обычно в Анатолии. Некоторые предполагают, что все эти языки произошли от одного, возможно, палеолитического языка, называемого иногда ностратическим (от латинского noster - наш. - Прим.ред.), а затем, согласно недавнему предположению К. Ренфрю, распространились из Юго-Западной Азии вместе с распространением сельского хозяйства (Renfrew, 1991).
Проблемы использования внешних контактов для определения местоположения предков индоевропейцев являются достаточно серьезными. Во-первых, сравнения, свидетельствующие в пользу представлений о внешних лингвистических связях между семействами языков, отличаются по своему качеству от представлений о протоязы-ке отдельного семейства, и обычно трудно найти какое-либо положение, которое не опровергалось бы другим лингвистом. Например, ученые выступают как за (Гамкре-лидзе, Иванов, 1984), так и против (Diakonoff, 1985; Harris, 1990) наличия связей протоиндоевропейского языка с семитским и картвельским семействами. Когда мнения немногочисленных лингвистов, занятых анализом связей между семействами языков, так расходятся даже после столетия исследований и обсуждений, то другим специалистам трудно составить определенное мнение в отношении предложенных объяснений. Во-вторых, позиционирование прародины относительно другого языкового семейства предполагает, что его носители имеют надежную привязку в виде документов доисторического периода. В-третьих, не столь очевидно, что природа отношений между семействами языков может быть правильно идентифицирована и датирована так, чтобы можно было определить различие между глубокими генетическими отношениями среди различных языковых семейств и более поздними контактами. В-четвертых, любое гипотетическое сходство основано, по существу, на предположении о том, что объектами сравнения являются смежные языки, а не другие неопределенные языки. Складывается впечатление, что проблема предполагаемого соответствия между протоиндоевропейским и другими семействами языков столь же спорна, как и проблема его прародины, и, возможно, обе они не имеют решения.
Другой подход состоит в предположении о том, что связи внутри семейства индоевропейских языков могут дать ключ к выявлению исходного местоположения источника языка. На это часто возражают, что именно в месте наибольшего различия между индоевропейскими языками можно найти центр их первоначального распространения. Этот принцип «центра тяжести» предполагает, что там, где отдельная лингвистическая группа оказывается широко рассеянной, мы можем считать, что ее распространение произошло сравнительно недавно, в то время как значительное лингвистическое расхождение родственных языков свидетельствует о большей длительности и степени такой дивергенции. Следовательно, весьма широкое распределение индоиранских языков на территории Азии следует интерпретировать как свидетельство относительно недавнего их распространения, и, по-видимому, то же можно сказать о распространении кельтских языков в железном веке в Западной и Центральной Европе. Гораздо большее лингвистическое разнообразие обнаруживается при приближении к территориям, расположенным приблизительно между 20 и 40 град, восточной долготы (рис. 25).
Следуя этому принципу, легче объяснить древнейшее исторически документированное распространение индоевропейских языков от центра, который лежал где-то между линией от современной Польши до Албании на западе и от Днепра до Центральной или Восточной Турции на востоке. Эти границы не слишком точны, так как многое зависит от того, к какому периоду относятся оценки количества разных языков. Если данный пример отнести к периоду около 1000 г. до н.э., то центр тяжести сместится к востоку, так как греческий будет единственным представителем европейских языков, поскольку мы совершенно не осведомлены о расположении языков в остальной части Европы. Кроме того, этот подход, очевидно, предполагает, что языки удаляются друг от друга исключительно из-за увеличения расстояния или со временем, и игнорирует другие факторы, как, например, контакты с носителями иных языков, которые также могли влиять на расширение языкового разнообразия. Тем не менее территория, обозначенная исходя из принципа центра тяжести, в значительной степени включает все основные современные теории происхождения индоевропейских языков, и кажется маловероятным предположение о том, что их прародина находилась далеко от европейской или азиатской зон распространения этого языкового семейства.
Если внутреннее распределение индоевропейских языков не позволяет нам выбрать одну из модных сегодня, но противоречивых теорий, оно все же имеет очень важное значение, связанное с их местоположением и распространением. Любое решение проблемы прародины должно объяснять диалектальные отношения между различными индоевропейскими подгруппами. Например, мы знаем, что сходство между индоарийской и иранской подгруппами настолько велико, что можно реконструировать протоиндоиранскую стадию, находящуюся между протоиндоевропейским семейством и этими двумя подгруппами. Любое решение проблемы прародины, которое помещает непосредственных предков индоарийских языков далеко от предков иранских языков, будет лингвистически маловероятным. Германская, балтийская и славянская языковые группы имеют некоторые общие грамматические особенности и лексические элементы, которые находят не везде; однако в этом случае такие элементы общности можно объяснить тем, что предки этих языков были географически смежными с конца индоевропейского периода. Точно также кельтская и италийская группы имеют множество общих особенностей, но они тоже могли являться главными представителями, вероятно, географически смежных западноевропейских языков. Диалектальные связи приобретают большее значение, если они обнаруживаются не между географическими соседями. Например, существуют, по-видимому, более тесные связи между греческим и армянским языкам (от которых отделились анатолийский и фригийский языки), а также между этими двумя подгруппами и индоиранской подгруппой, чем между указанными подгруппами и любым другим индоевропейским языком (рис. 25), и любое решение проблемы прародины должно так или иначе объяснять эти связи.
Двумя наиболее противоречивыми звеньями в подобных исследованиях являются тохарская и анатолийская подгруппы. Тохарские языки представляются гораздо теснее связанными со своими западными родственниками (Adams, 1984), чем их индоиранские соседи, и поэтому их расположение на восточной окраине индоевропейских языков очень трудно объяснить. Существует два возможных и одновременно противоположных решения. Первое предполагает, что сходство между тохарскими и европейскими языками лучше объясняется миграцией на далекие расстояния из Восточной Европы или Анатолии в направлении Китая. Согласно второму, сходство между тохарскими и европейскими языками основывается не на общих новшествах, а скорее на сохранении архаичных особенностей индоевропейского языка (рис. 25), которые были заменены «центральными» или «южными», т.е. греко-армяно-индоиранскими диалектами (Crossland, 1971). Поэтому тохарские языки, вероятно, всегда находились на периферии индоевропейской территории. В любом случае решение проблемы прародины должно объяснить, как тохарские языки достигли своих исторических мест, имея так мало общего с их индоиранскими соседями.
Существуют проблемы в выявлении отношений анатолийской подгруппы с другими индоевропейскими группами. Она является не только самой ранней из известных индоевропейских групп, но еще и крайне архаична по структуре, в ней отсутствуют некоторые особенности, обнаруженные во всех других индоевропейских языках. Архаичные особенности анатолийского языка объясняют двумя опять-таки совершенно противоположными способами. В первом случае предполагается очень раннее отделение протоанатолийской подгруппы от других индоевропейских групп; при этом считается, что она была не столько потомком протоиндоевропейского языка, сколько его «сестрой», и оба они происходили от протоиндохеттского языка. Во втором случае предполагается, что различия между анатолийским и другими индоевропейскими языками наилучшим образом объясняются внешними влияниями, т.е. тем, что индоевропейский язык, проникший в Центральную Анатолию, подвергся очень сильному влиянию со стороны местных языков и потерял множество своих индоевропейских особенностей вследствие «упрощения». Оба объяснения требуют отделения анатолийского языка от индоевропейского континуума до 2000 г. до н.э.
Мнение о том, что контакты между индоевропейцами и неиндоевропейцами могли ускорить формирование языкового разнообразия, высказывалось не только в отношении анатолийских, но и других индоевропейских языков для определения более ранних границ протоязыка. При этом предполагается, что центр, из которого происходило распространение индоевропейских языков, должен располагаться там, где обнаруживается наименьшее отклонение от реконструированного протоязыка, поскольку это должно показывать, какая индоевропейская группа изменилась меньше, т.е. подверглась наименьшему влиянию иноземных языков. Наоборот, чем больше отклонение языка от реконструированного протоязыка, тем больше вероятность, что общество его носителей удалилось от места своего возникновения и заимствовало неиндоевропейские элементы. Как и все другие лингвистические принципы, этот также имеет теоретические и методологические недостатки. В теории он связывает изменение языка с влиянием коренных языков, которое чрезвычайно трудно реконструировать. Например, на староанглийском языке говорило население, которое смешалось с более древними носителями кельтских языков - племенами бриттов, и все же влияние древнего языка бриттов на английский представляется незначительным. Определить степень изменений также весьма затруднительно, так как никто никогда объективно не оценивал каждый индоевропейский язык в сравнении с реконструированным протоязыком и не определял, какие его особенности наиболее важны. Нет сомнений в том, что такие языки, как литовский, остаются очень консервативными, сохраняя многие более ранние индоевропейские черты, однако это вряд ли означает, что индоевропейской прародиной был балтийский регион. Действительно, недавнее исследование всей области влияний коренных языков на индоевропейские языки (см., например, Polome, 1986; Markey, 1989; Huld, 1990; Натр, 1990) показывает, что не существует индоевропейских языков, в которых не проявлялись бы свойства других (неиндоевропейских) языков.
Концепция индоевропейского языка является по существу лингвистической, однако очевидно, что применения только лингвистических подходов недостаточно для определения местоположения доисторических протоиндоевропейских языков. Это не означает отрицания множества проверенных методов, рассмотренных выше, а только то, что ни один из аргументов не дает возможности выбрать тот или иной вариант расположения языковой прародины. Для решения этой проблемы необходимо перевести лингвистическую концепцию в область явлений, которые могут быть проверены археологическими методами.
Любая попытка преобразовать представления о народах - носителях протоиндоевропейского языка в археологические понятия должна соотноситься, насколько возможно, с лингвистическими данными. Только таким образом можно избежать сложных и ненадежных допущений относительно культуры или физического типа протоиндоевропейцев, а также формирования археологического решения, игнорирующего лингвистические подходы к проблеме. Лексико-культурный анализ, методика, которая предоставляет широкий диапазон дат, связанных с протоиндоевропейским языком, является, очевидно, одной из процедур соотнесения лингвистической информации с археологическими данными. Такой подход, возможно, не даст полной картины доисторической культуры, но может идентифицировать некоторые категории материальной культуры, окружающей среды или социального поведения, с помощью которых археолог может попытаться отличить одну доисторическую культуру от другой.
Климат, в котором жили протоиндоевропейцы, не сильно отличался от современного, им, очевидно, были знакомы как снег, так и жара. Окружающая их среда включала реки, леса с разными деревьями (Friedrich, 1970), среди которых были по крайней мере береза, дуб, ива, ясень и, возможно, тис и сосна. Наличию бука (соответствующее слово есть только в европейских языках и даже в них -с сомнительным начальным пониманием) придавалось большое значение, так как обычный бук не произрастал к востоку от линии, соединяющей Балтику с нынешней Одессой. Это, как предполагалось, являлось доводом к пользу расположения прародины в Центральной или Северной Европе, однако известно, что другие виды бука растут вдоль побережья Черного моря и на Кавказе, хотя происхождение этого слова может быть более поздним по сравнению с протоиндоевропейским периодом.
Перечень диких животных, обычно относимый к протоиндоевропейскому языку, включал таких животных, как выдра и бобер, а также волка, лисицу, медведя, рысь, лося, благородного оленя, зайца, ежа, мышь и, возможно, косулю. Наиболее важный реконструированный ихтиологический термин - «семга» (Salmo salaf), что, следовательно, вновь указывает на Северную Европу как на языковую прародину (ТЫете, 1954). Однако слово это могло означать и форель - вполне обычный вид для всей Евразии (Diebold, 1976).
В перечень слов, обозначавших домашних животных, входил крупный рогатый скот. Согласно хорошо выполненной реконструкции, этот перечень содержал несколько разных корней, таких как корова, вол и бык, а в индийской и греческой языковых группах используется тот же термин для обозначения жертвоприношения крупного рогатого скота. Подтверждено наличие понятий «овцы», «ягнята» и «коза», а также множества родственных слов, которые вместе со словами, обозначающими свинью и собаку, вероятно, должны быть включены в указанный перечень. «Лошадь» (англ. horse) является ясно реконструируемым термином, который встречается в разных лингвистических группах и языках (например, в староирландском - эч (ech), латинском - екуус (equus), греческом микенского периода - и-ко {i-qo), иероглифическом лувий-ском - асува (asuwa), староиндийском - асва- (dsva-} и «тохарском В» - якве (yakwe)). Это, вероятно, наиболее «диагностируемый» вид, так как распространение и дикой, и домашней лошади в неолите и начале бронзового века ограничивалось Евразией. Лошадь не была известна к югу от Кавказа до примерно 4000 г. до н.э. и незадолго до 2500 г. до н.э. в Иране или Индии, что чрезвычайно затрудняет отнесение прародины индоевропейцев на юго-восточную периферию. То же можно сказать и об Анатолии в период до второй половины IV тысячелетия до н.э.; лошадь была неизвестна и в Греции приблизительно до 2000 г. до н.э. Свидетельства присутствия лошади обнаруживаются дальше к северу Юго-Восточной Европы, но они обычно связываются с распространением одомашненных лошадей на территории современной Украины.
Существует традиционный взгляд, согласно которому протоиндоевропейцы использовали лошадей. Он в значительной степени базируется на допущении о том, что им была знакома одомашненная лошадь. Этот термин обычно воспринимается именно в таком смысле, и хотя трудно доказать, что протоиндоевропейское слово эквос (ekims) означало «одомашненная лошадь», существует дополнительное свидетельство в пользу такого мнения. Ко времени, к которому относятся самые ранние исторические документы, все слова, родственные слову «лошадь», естественно, относились к одомашненным лошадям. Имеется соответствие между литовским и староиндийским словосочетанием «хвост лошади». Кроме того, в латинском языке слово «домитор» (domitor) и в родственном ему санскритском слово «дамитар» (damitdr-) означают человека, который «приучает (обучает) лошадей», а устная форма означает «обучение лошади» в староирландском и других языках. Дополнителые лингвистическое подтверждение можно получить из церемонии инаугурации, известной в древних Индии, Риме и Ирландии, которая включает соединение правителя с лошадью; кроме того, элемент «лошадь» часто присутствует в личных именах индоевропейцев. Следовательно, перед отмеченной лингвистической дивергенцией те, кто населял индоевропейский континуум, были очень хорошо знакомы с домашней лошадью. Примерно около 4000 г. до н.э. центр одомашнивания лошади должен был располагаться в степи и лесостепи между Днепром и Уралом.
Экономика также включала сельское хозяйство, хотя трудно идентифицировать виды зерновых культур точнее общего названия «зерно». В европейских языках существовали названия, означавшие «ячмень» и «овес», но родственные им понятия отсутствуют в азиатских языках. Имелись также названия сельскохозяйственных орудий, связанных со сбором урожая и обработкой растений, - серпа, зернотерки и, возможно, наиболее легко определяемого -плуга, который, как принято считать, отражает сельскохозяйственные методы, несколько более прогрессивные по сравнению с поздним неолитом.
Набор слов, относящихся к поселениям и архитектуре, к сожалению, не особенно четко выявляется. У предков индоевропейцев явно были дома, поскольку существуют, например, латинский «домус» (domus), русский «дом», армянский «тун» (tun), староиндийский «дама» (ddma-), которые были организованы в большие поселения или деревни. Несколько названий указывают на наличие представления о замкнутом пространстве: старонорвежское «гардр» (gardf) - забор, русское «город», хеттское «туртас» (gurtas) - цитадель, староиндийское «грхи» (grhi-) - дом, «тохарское В» «керсийи» (kerciyi) - дворец, а также, вероятно, об укрепленных местах проживания, корни которых к тому же указывают па возвышенное место, такие как литовское «пилис» (pilis) - форт, греческое «полис» - город, староиндийское «пур» фиг) - форт, фракийское «бриа» (brio) - форт и «тохарское В» «райи» (riye) - город.
Свидетельства о наличии ремесел ограничены, они относятся к гончарным работам и работам по дереву, а также к некоторым индивидуальным инструментам, например, шилу и точильному камню, или украшениям вроде бус: например, албанское «варг» (varg) - нитка бус, «тохарское В» «варки» (warke) - бусы. Естественно, есть свидетельства о различных предметах одежды: латинское слово «вестис» (vestis) и «тохарское В» «вастси» (tvastsi); деталях одежды -литовское слово «юоемуо» (juosmuo) и авестийское «ях» (yah) - ремень. Металлы не имеют точных обозначений, но соответствия, такие, как латинское «аэс» (aes) - бронза, готское «аиз» (aiz) - руда и староиндийское «аяс» (dyas-) -металл, железо, предполагают знакомство по кра иней мере с одним металлом, возможно медью, хотя имеются надежные свидетельства знакомства и с золотом (латинское «аурум» (аигит), «тохарское В» «вас» (was) и серебром. Так как медь и в меньшей степени золото известны нам по стоянкам на большей части территории Евразии начиная с неолита, то складывается впечатление, что знание серебра было ограничено примерно до 3500 г. до н.э. регионами Кавказа, Черного моря и Юго-Восточной Европы, включая эгейский регион (Mallory & Huld, 1984).
Существовало множество технологических терминов, которые могли относиться и к хозяйственной, и к военной деятельности. Они включают слова для обозначения таких предметов, как «нож», «копье» (староирландское «гае» (gae) - копье и староиндийское «хесас» (hesas-) - метательный снаряд), «лук» (греческое «биос» (bios) - тетива и старой! щийское «джайя» (jyd) - веревка для лука, тетива), «стрела» (греческое «иос» (ios) и староиндийское «ису» (isu-) и «топор» («тексо» (tekso-). Одно слово, вероятно, связано с войной - «(х)нси» ((h)nsi-) - «меч», что подтверждается таким же значением латинского слова «энсис» (ensis) и санскритского «аси» (asi-). Это слово создает некоторые трудности при интерпретации, так как мечи не были известны в период неолита, данный тип оружия вообще относят к позднему бронзовому веку. Непросто найти соответствие для протоиндоевропейского слова «меч» до дивергенции протоиндоевропейского языка, но недавняя находка медного меча в могиле вблизи поселка Новосвободная на Северном Кавказе, датируемого концом IV тысячелетия до н.э., является свидетельством в пользу такой исключительной возможности. Более вероятной, однако, является эволюция первоначального значения слова «нож», отмечаемая в некоторых индоевропейских языках; например, староанглийское слово «сиакс» (seax) означает «нож» и «меч», и в данном случае это подтверждается родственным словом «аси» (asi-) на языке пали, которое тоже означает «нож».
Транспортные средства протоиндоевропейцев включали как лодки (староирландское «нау» (паи), латинское «навис» (navis), старонорвежское «нор» (nor), староиндийское «нау» (паи-) и т.д.), так и колесные повозки (слова, обозначающие колесо, оглоблю и езду на телеге) и пару запряженных волов. Предполагается, что эти слова относятся скорее к тяжелым колесным повозками или телегам, запряженным волами, чем к более легким колесницам, запряженным лошадьми. Свидетельства о наличии колесных транспортных средств встречаются начиная с IV тысячелетия до н.э. на территории от Центральной Европы до степей и далее до Месопотамии.
В индоевропейской терминологии слова, обозначавшие отношения родства и брака, указывают на общество с доминированием мужчин, в котором мужья приобретали женщин себе в дом с помощью некоторой формы обмена подарками. Лексика заметно подчеркивает роль мужчин, и хотя часто используется термин «патриархальный», он мало значит при отсутствии доказательств существования явно матриархальных обществ. Есть некоторые данные о вождях сообществ, хотя трудно точно определить их общественную роль. Совпадение значений слов, обозначающих «поселение» и «клан», показывает, что протоиндоевропейское слово «уик> (wik-) относится к такому сравнительно большому родовому образованию, как клан. Часто упоминаемое соответствие между староирландским «ри» (п), латинским «реке» (rex) и староиндийским «радж» (raj-), означающими «властитель», оспаривается на том основании, что упомянутое индийское слово не может соответствовать западноевропейским словам, связанным с понятием «королевство» (Scbarfe, 1985). Существует также несколько терминов, связанных, очевидно, с военными институтами: например, протоиндоевропейское слово «кор» (qor-), видимо, лежит в основе среднеирландского «куир» (cuire) - отряд, толпа, старонорвежского «херр» (herr) - армия, литовского «карас» (kdras) - война, армия, греческого «коиранос» (koiranos) - командир и староперсидского «кара» (kara-) - армия, люди.
Поддаются реконструкции также термины, связанные с божествами и общей сферой верований; они включают бога неба - индийского Диаупитара (Dyaupitdr), греческого Зевса-«патера» {Zeuspater) и латинского Юпитера (Jup-pitef), духов - старонорвежского «асе» (ass) - бог, староиндийского «асу» (dsii) - могучий дух; старонорвежского «драугр» (draugr) и староиндийского «дру» (dru-) - призрак, а также общие представления о благоговении, почтении, священном и социально-религиозные понятия, касающиеся закона, порядка, обязательства и т.д. Действовавшие религиозные обряды могут быть поставлены в соответствие с латинским «дапс» (daps) - жертвенная пища, староанглийским «тайбер» (fiber) - жертва, армянским «таун» (tauri) - банкет и «тохарским А» «тап» (tap-) - пища. Имеются также свидетельства ритуалов употребления напитков, таких, как греческий «хеума» (kheuma) и староиндийский «хоман» (khomann) - возлияние.
АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА
Применение методов археологии при исследовании проблемы языковой прародины и процесса распространения различных индоевропейских языковых групп сильно ограничено тем, что результаты применения этих методов являются скорее вероятными, чем вполне определенными, поскольку археология без помощи текстовых документов и только на основании остатков материальной культуры, хозяйственной деятельности или социального поведения в принципе не может выявить, на каком языке говорили люди. Кроме того, поскольку представляют интерес данные о миграциях, процесс распространения языков не должен приводить к явным несоответствиям археологическим находкам.
Первоначально считалось, что различные «ветви» индоевропейских народов сформировались на их прародине, при этом, например, кельты отправились на запад, а индо-иранцы - на юг и восток. Современная модель индоевропейских экспансий исходит из того, что лингвистический континуум увеличивался в размерах до тех пор, пока процессы дивергенции не стали разделять его на все более удаленные группы. Эта экспансия требовала не только миграций на большие расстояния, но и незначительных перемещений населения и менее тесных контактов, при которых периферия постепенно абсорбировала неиндоевропейских соседей. Следствием этого эффекта бильярдного шара должно было быть отсутствие каких-либо признаков, отмечающих направление переселения индоевропейцев с их прародины к местам последующего проживания. Каждая постепенно ассимилировавшаяся подгруппа могла сохранить достаточную часть собственной культуры, поэтому языковые изменения могут быть без особых трудностей выявлены среди археологических да! шых.
Представляется целесообразным кратко рассмотреть процесс изменения языка начиная с его основ. Индоевропейские языки распространялись на новых территориях социальными группами, отношения которых с окружающим населением могли быть очень разными. В некоторых случаях распространение языка, вероятно, происходило в регионах с такой низкой плотностью населения, что индоевропейцы стали быстро составлять большинство. Такой процесс мог происходить, например, при расселении степных скотоводов в азиатском степном регионе, где их система хозяйствования могла прокормить гораздо более многочисленное население, чем коренное население охотников-рыболовов-собирателей того времени. Согласно другому предположению, выдвинутому К. Ренфрю (Renfrew, 1987), индоевропейские языки распространялись первыми земледельцами в Европе, которые постепенно ассимилировали любые мезолитические народы благодаря более продуктивной системе хозяйствования и более высокой рождаемости.
Второй путь распространения языка включал перемещение индоевропейских меньшинств в занятые другими народами территории. Если это приводило к распространению нового языка, что иногда называется «господством элиты», то меньшинство силой или путем экономического давления подчиняло коренное население, которое затем принимало язык пришельцев. Если бы эта модель полностью соответствовала археологическим находкам, то следовало бы ожидать обнаружения свидетельств об особом положении индоевропейцев, например, элитных захоронений или иерархических поселений. К сожалению, экспансия языка меньшинства не обязательно должна быть тесно связана с простыми археологическими моделями. Наиболее вероятным представляется, что лингвистической ассимиляции неизменно предшествует двуязычие общества -период, в течение которого коренное население говорит и на собственном языке, и на языке пришельцев. Постепенная ассимиляция коренного населения происходит по мере того, как оно во все большем объеме начинает использовать новый язык в ситуациях, когда есть выбор, на каком языке говорить. Можно ожидать, что с течением времени язык пришельцев распространялся в различных сообществах. Например, индоевропейский язык мог первоначально использоваться при обмене или торговле, которые индоевропейцы контролировали, как и выбор языка межнационального общения. Он мог также служить языком военных сообществ, которые, согласно некоторым данным, являлись индоевропейским нововведением. Кроме того, престижные религиозные церемонии, по-видимому, выполнялись на индоевропейском языке. В конечном итоге число ситуаций, в которых использовался местный родной язык, сокращалось, и он оставался лишь домашним языком, на котором говорило только старшее поколение, а затем и вообще выходил из употребления. Поскольку этот процесс длился в течение многих поколений, вряд ли можно ожидать, что археологические находки остатков материальной культуры будут зеркально отражать столь медленные изменения в обществе. Действительно, повседневное использование элементов материальной культуры коренных народов пришельцами - индоевропейцами, могло маскировать всю картину событий. Эти оговорки, конечно, не устраняют необходимости получения конкретных археологических данных о том, что люди переместились из одного пункта в другой и распространили свой язык.
Хотя нет полностью удовлетворительного решения проблемы прародины, в настоящее время множество территорий рассматриваются в качестве предполагаемой прародины индоевропейцев, и эти концепции получают широкую поддержку (карта 6). Одни ученые считают, что их прародина в Азии, точнее, на территории Анатолии и Армении; другие предлагают некий вариант европейской прародины. Ни одно из этих решений не ново; фактически все они впервые предложены еще в ХIХ в. до н.э., что показывает, насколько трудноразрешимой является проблема прародины. Следует также подчеркнуть, что существует так много вариантов, отличающихся мелкими деталями, что даже сторонники одной теории прародины зачастую скорее противоречат, чем поддерживают друг друга.
Так называемая модель XIX в. до н.э. предполагает, что наиболее вероятное месторасположение прародины индо-европейцев находилось в Азии. Эта гипотеза поддержана Библией (согласно которой они происходят от Иафета, сына Ноя), а также подкрепляется весьма распространенной верой в некий исключительный «свет с востока», взглядом на историю, всегда обращавшимся к Азии в поисках новшеств человеческой культуры, и убеждением в том, что человек, по крайней мере так называемая кавказоидная раса, происходит из горных областей Западной Азии, обычно где-то между Кавказом и Памиром. Эта теория поддерживалась научными кругами, особенно активно после первого знакомства европейских ученых с древними письменами Индии и Ирана и с самими древними иранскими текстами, которые упоминают о вере в арийскую прародину, расположенную в горах Западной Азии. У сторонников азиатской прародины были и другие, более специфические аргументы. Они включают убеждение в том, что предки индоевропейцев принесли в Европу сельское хозяйство и что индоевропейские языки были в контакте с языками Западной Азии, особенно с семитскими, но также и с шумерскими. В целом модель XIX в. до н.э. объясняет индоевропейскую экспансию расовым превосходством, способствовавшим распространению даров цивилизации из Азии в Европу, а также связывает ее с древними мигрировавшими скотоводческими народами, племена которых сравнимы как с семитскими племенами Западной Азии, так и тюркскими племенами Азии.
В настоящее время идея азиатской прародины поддержана в работах таких лингвистов, как Т. Гамкрелидзе из Грузии, И. Иванов из России (1984), А. Долгопольский из Израиля (ранее жил в России) (Dolgopolsky, 1987), и археологов, например, В.А. Сафронова из России (1989), К. Ренфрю (Renfrew, 1987) и Э. и С. Шерратт (Sherratt & Sberratt, 1988) из Великобритании, классика этой науки Р.Дрюиса (Drews, 1988) из США, а также других ученых. Хотя все они доказывают, что распространение индоевропейцев связано с областью Анатолии-Армении, их аргументы не всегда сопоставимы. Гамкрелидзе, Иванов и Долгопольский, например, рассматривают предполагаемые лингвистические отношения между протоиндоевропейским и протосемитским (и протокартвельским) языками как главные аргументы в пользу отнесения прародины индоевропейцев к Анатолии, в то время как В.А. Сафронов вслед за лингвистом Н.Д. Андреевым из России (1986) доказывает, что протоиндоевропейский был «северным» языком, т.е. он генетически связан с уральскими и алтайскими языками, а любые элементы сходства между индоевропейским и семитским языками происходят от их взаимного обмена.
Многие из этих ученых также выдвигают предположения о «первичной» и «вторичной» прародинах. Если все согласны с тем, что древнейших индоевропейцев следует поместить в Азию, то Т. Гамкрелидзе и И. Иванов считают Азию прародиной только языков анатолийской, греческой, армянской и индоиранской групп и вторичной родиной для европейских языков, которые распространялись с севера Кавказа. Подобно этому, А. Долгопольский предполагает, что, хотя древнейшая (анатолийская) стадия развития протоиндоевропейского языка находится в Азии, тем не менее в соответствии с принципом «центра тяжести» следует указать Балканы как место, откуда распространились все другие индоевропейские языки. В.А. Сафронов также относит к Анатолии только древнейшую стадию эволюции индоевропейцев, но фактическое место распространения поздних индоевропейцев располагает к северу от Карпат, так как Азия не удовлетворяет критериям окружающей среды, реконструированной лексико-культурными средствами. В.А. Сафронов даже предполагает, что хетты и лувийцы переселились в Анатолию из Европы. Э. и С. Шерратт предлагают в качестве прародины протоиндоевропейцев Центральную или Западную Анатолию, основываясь на распределении древних земледельческих сообществ, однако фактическое формирование и распространение протоиндоевропейского языка, вновь за исключением Анатолии, относится ими к периферии прибрежных районов у Черного моря, где индоевропейские языки развились, возможно, аналогично языкам пиджинам (тип языков, используемых как средство межэтнического общения в среде разноязычного населения. - Прим.ред.) в связи с формированием систем обмена.
Двое сторонников «анатолийской родины» предлагают четкие модели происхождения и экспансии индоевропейцев, хотя они опять настолько отличаются в деталях, что должны рассматриваться как оппоненты по отношению друг к другу. К Ренфрю предполагает, что протоиндо-европейцы должны быть связаны с возникновением сельского хозяйства в Анатолии и что распространение индоевропейских языков начиная с 7000-6500 гг. до н.э. является результатом роста численности населения и его экспансии из поколения в поколение, поскольку пришедшие в Европу земледельцы несли с собой более производительное хозяйство в виде «волны усовершенствований», распространявшуюся до Атлантики, вокруг Черного моря и на восток в Азию. Р. Дрюис также помещает индоевропейцев в Анатолию-Армению, но связывает их с распространением военных действий с применением колесниц около 1600 г. до н.э.
Совершенно очевидно, что концепция азиатской, особенно анатолийской прародины индоевропейцев неодинаково аргументируется каждым из ее сторонников, а разнообразие временных рамок столь велико, что многих из них следует считать скорее оппонентами. Например, хотя и справедливо, что английский язык происходит из Англии, но это верно только если говорить об Англии 1100-1900 годов н.э., но ни в коем случае нельзя считать, что тот язык, на котором говорят в США, Канаде, Австралии или Индии, произошел от английского языка позднего бронзового века. Все же различия между теми, кто относит индоевропейскую экспансию к началу неолита (в частности К. Ренфрю и В.А. Сафронов), и теми, кто придерживается более поздней даты (например Т. Гамкрелидзе и И. Иванов), приводят к теориям, временные выводы которых отличаются на порядок, и еще больший временной интервал отделяет их от дат, предложенных Р. Дрюисом.
Убедительность «азиатских» аргументов основывается прежде всего на двух фактах: это место подходит для семитских и других языков Юго-Западной Азии, если привлекаются связи с такими языками; более важным является положение, выдвинутое К. Ренфрю, о связи распространения индоевропейских языков с распространением сельского хозяйства, а помещение их прародины на юго-запад Азии объясняет механизм распространения языка, что можно проследить по археологическим документам.
В то же время различные «азиатские» теории имеют и большие или меньшие недостатки. Прежде всего распространение протоиндоевропейцев около 1700-1600 гг. до н.э. и его связь с военными действиями с применением колесниц, как предполагал Дрюис, маловероятно (хотя вполне допустимо, что эта связь была возможна во времена ранней индоиранской экспансии). Несмотря на то что есть термины, обозначающие колесные повозки, фургоны и телеги, нет никаких лингвистических свидетельств, что протоиндоевропейцы имели общий набор слов, обозначающих легкие колесные повозки, например колесницы, а любые модели повозок, появление которых совпадает с началом экспансии индоевропейцев лишь около 1700 г. до н.э., кажутся слишком современными, чтобы они могли помочь объяснить различия между древнейшими выявленными индоевропейскими языками. Наконец, эта теория не имеет твердых археологических доказательств. Гипотеза, выдвинутая Т. Гамкрелидзе и И. Ивановым, выводящая индоевропейцев из региона Восточной Анатолии-Армении, помещает протоиндоевропейцев на территорию, в которой они должны были быть фактически в окружении носителей неиндоевропейских языков (кавказских, хурритских, хеттских). Это предполагает, что предки греков на пути к местам своего последующего проживания каким-то образом обошли территорию анатолийских языков, но в отсутствие каких-либо свидетельств переселения с этой территории такое предположение также кажется археологически несостоятельным.
Одной из причин того, что лингвисты выдвинули идею «вторичной» родины, является несоответствие гипотезы об эгейско-анатолийской прародине лексико-культурным требованиям реконструированного словаря; например, Анатолия должна находиться, по-видимому, вне ареала обитания бобра и произрастания березы, термины для которых входят в протоиндоевропейский словарь (Dolgopolsky, 1987). К сожалению, письменные свидетельства из Анатолии недостаточны для ответа на вопрос, имеет ли этот язык полностью родной словарь, т.е. исходный местный словарь периода неолита, который мог превратиться в анатолийский язык, или его следует относить к территории вне Анатолии или начиная с более позднего периода. Имеющиеся у нас сведения весьма затрудняют увязывание протоиндоевропейского языка (или прото-анатолийского) с возникновением сельского хозяйства в этом регионе в VII тысячелетии до н.э. Слово «лошадь», например, уверенно реконструировано в протоиндоевропейском языке, хотя до IV тысячелетия до н.э. нет никаких останков лошадей, найденных в Анатолии или в Греции, где, согласно этой теории, около 6500 г. до н.э. должны были существовать предки греков. Если бы прародина была расположена в Анатолии, то нам было бы трудно объяснить, почему в лувийском и греческом языках используется одно и то же индоевропейское слово для обозначения животного, которое они не должны были знать еще в течение тысяч лет. Что касается названий вторичной продукции, то хетты также имели слово, обозначающее «шерсть», которое было родственным этому слову в других индоевропейских языках. На основе таких слов и иных свидетельств неиндоевропейской «основы», имевшейся на территории Восточного Средиземноморья, анатолийское происхождение индоевропейского языка могло состояться не ранее IV тысячелетия до н.э. и, вероятнее, вне Анатолии, чем на основе какой-либо существовавшей там ранней неолитической культуры. Кроме того, распространение протоиндоевропейцев вместе с сельским хозяйством должно было инициировать языковые изменения гораздо раньше, чем полагают многие лингвисты. Например, самые древние греческий и индоарийские языки, которые, как считается, тесно связаны общими лингвистическими новшествами, должны были быть разделены, согласно неолитической модели, вероятно, примерно 5 тыс. лет, а не 1 -2 тыс. лет, как предполагают лингвисты. Кроме того, если протоиндоевропейский язык действительно развился на западной границе картвельских, хеттских или хурритских языков, то мы могли бы ожидать гораздо большего соответствия между этими языками и протоиндоевропейским языком, чем до сих пор полагают. Наконец, модель, предложенная К. Ренфрю, которая предполагает перемещение народа из Анатолии, не допускает ни вторичных перемещений индоевропейцев, ни появления в Европе окультуренных неолитических популяций. Это возражение, однако, не является определяющим, так как его можно легко смягчить, признав изначальное распространи те земледельцев откуда-нибудь с Дуная и затем допустив более сложное и позднее распространение языка через остальную часть Европы (Zvelebil &.Zvelebil, 1988).
Соображения в пользу расположения прародины в Европе высказывались начиная с XIX в., хотя они и не столь стары, как азиатская гипотеза. Первоначально идея европейской прародины была сформулирована на основании принципа «центра тяжести», но получила широкое распространение только теперь из-за отжившего представления о том, что «первоначальные» индоевропейцы были арийскими блондинами, появившимися из Северной Европы. КХХ в. были изучены археологические данные в поддержку этой теории, oco6ei \ но в работах немецкого археолога Г. Коссинны (G. Kossinna). Существование обширной прародины в Центральной Европе защищалось и в более современных трудах, например, в работе итальянского лингвиста Дж Девото (Dei 'oto, 1962), в то время как венгерский археолог Я. Маккей (Makkay, 1991) подчеркнул важную (хотя не исключительную) роль культуры линейной керамики в распространении индоевропейских языков. Наконец, Балканы также рассматривались как потенциальный регион прародины, особенно на основе лингвистических данных о «центре тяжести», например, русскими лингвистами Б. Горнунгом (1964) и И. Дьяконовым (Diakonoff, 1985), или как «вторичная родина» А. Долго-польским (Dolgopolsky, 1987). Следует отметить, что все эти предполагаемые места прародины находятся к западу от р. Днепр.
Подобное расположение прародины в Европе находит поддержку среди тех лингвистов, которые считают, что протоиндоевропейский язык гораздо ближе к уральским или, возможно, северокавказским языкам (Старостин, 1988), чем к любому из западноазиатских языков. Эта предполагаемая европейская прародина также попадает в середину рассеянной массы индоевропейских языков, ближе к «центру тяжести», причем благодаря предположению о раннем отделении анатолийской подгруппы получается приемлемая модель диалектных отношений в пределах протоиндоевропейского языка. С учетом реконструкции окружающей среды и общества существование протоиндоевропейцев в Центральной или Северной Европе около 5-2,5 тыс. лет до н.э. примерно соответствует археологическим данным того периода; например, в пределах всей этой территории к IV тысячелетию до н.э. появляются дикие и одомашненные лошади, колесные транспортные средства, вторичная продукция и предположительно определяемые элементы окружающей среды и предметы материальной культуры.
Существуют, однако, серьезные возражения против некоторых предположений о европейской прародине. Даже если отвергнуть распространение индоевропейских языков из Анатолии вместе с распространением сельского хозяйства, трудно отрицать некоторое перемещение населения из Азии в Юго-Восточную Европу в VII тысячелетии до н.э. Следовательно, будет непоследовательным настаивать на том, что первые земледельцы Юго-Восточной Европы были протоиндоевропейцами, а земледельцы Анатолии - нет, если, как обоснованно предполагает Ренфрю, они, по-видимому, говорили на одном языке. Неолитические культуры региона Дуная иногда выделялись как протоиндоевропейские, за исключением их южных соседей, в предположении, что хотя неолит Юго-Восточной Европы был результатом азиатской (возможно, неиндоевропейской) колонизации, культура линейной керамики, известная по находкам от Голландии и Франции до Западной Украины, была результатом эволюции окультуренного местного населения. Следовательно, как подчеркивал Я. Маккей, наличие единственной отличительной черты (этоса) могло скорее объяснить быстрое распространение линейной керамики, чем фактическое перемещение населения. Однако многие все еще рассматривают «дунайскую» культуру как результат распространения неолитической культуры юго-востока Анатолии (см., например, Zvelebil & Dolukhanov, 1991).
Очевидно, если искать предков индоевропейцев дальше на севере, например, среди культур линейной керамики или культуры северного неолита типа культуры воро-ноковидных кубков и более поздней культуры шнуровой керамики, то труднее будет объяснить присутствие индоевропейцев в Средиземноморье и Азии, так как очень затруднительно найти какие-либо археологические свидетельства экспансии из этих мест на юг и восток в указанное время. Особенно спорной является связь между европейской территорией к западу от Днепра и культурами степей Украины и России; как считается, эта связь, независимо от положения прародины, распространяется по крайней мере на индоиранские языки.
Если «первичная» и «вторичная» родины являются главным элементом некоторых из азиатских гипотез, то многие сторонники европейской прародины основываются на мнении о двух местах ее расположения. Это означает, что родина европейских языков лежит либо на севере, либо на востоке Центральной Европы, в то время как индоиранские языки происходят из степных и лесостепных регионов современной Украины и юга России. Эта модель базируется на широком культурном различении преимущественно сельскохозяйственных народов, обитавшими к западу от Днепра, и в основном скотоводческих племен, живших к востоку от этой реки; обе эти группы должны рассматриваться как древние носители индоевропейского языка. Имелись также попытки объединить названные зоны в одну прародину. Например, и испанский (мексиканский) археолог П. Бош-Гимпера (Bosh-Gimpera, I960), и польский (британский) археолог Т. Сулимирский (Sidimirski, 1968) утверждали, что прародина могла простираться от Центральной Европы до региона степей. Эти же территории позднее предлагались в качестве прародины и другими авторами, например немецким археологом Л. Киллианом (Killian, 1983).
Если степные культуры должны быть размещены на территории прародины вместе с центрально-восточноевропейскими культурами, то они могли быть связаны тремя возможными способами. Первый предполагает, что мезолитическая основа во всей Центральной Европе и степном регионе была, по существу, предпротоиндоевропейской и что оба региона эволюционировали в форму протоиндоевропейцев, а степь при этом представляла их восточную ветвь. Последнее является очень сомнительным компромиссом, так как не объясняет, почему такие отдаленные сообщества должны были быть фактически лингвистически идентичными многие тысячи лет и разработать одинаковый набор слов для обозначения явлений природы и окружающей среды, а также новшеств позднего неолита. Второе объяснение признает, что должна была существовать историческая связь между двумя указанными регионами (если оба рассматривать как индоевропейские), и предполагает, что она была установлена в Юго-Восточной Европе.
Как уже отмечалось К. Ренфрю в его «азиатской» гипотезе, через эти места с запада на восток распространялась система производящего продовольствие хозяйства, которое, вероятно, вели и сообщества степной культурной зоны. В таком случае у всех народов этой группы должен был быть один и тот же язык. Позже В.А. Сафронов утверждал, что степные культуры, особенно археологическая ямная культура (культура эпохи неолита в степях Восточной Европы; названа по устройству могильных ям под курганами. - Прим.ред.), произошли от культуры воронковидных кубков и отсюда в IV тысячелетии до н.э. распространились по степи. Проблема в связи с этим состоит в том, что существующие археологические данные не подтверждают постепенного распространения производящего хозяйства и, отчасти, перемещения населения из балканского региона или Центральной Европы через степной регион; напротив, скорее можно видеть явный разрыв между оседлыми земледельцами, тяготевшими в конечном счете к Юго-Восточной или Центральной Европе, например, область вблизи села Триполье под Киевом, и экономически автономными степными и лесостепными культурами за Днепром, которые прошли свои очень разные пути к сельскому хозяйству (Zvelebil & Dolukhanov, 1991). Действительно, данные исследований экономических основ степных культур (Shnirelman, 1993) свидетельствуют о том, что их тип производящего хозяйства происходит из района Кавказа.
Третья возможная ассоциация между Центральной и Восточной Европой и степью заключается в ином решении проблемы прародины — в так называемой курганной теории. В этой модели направления миграции прямо противоположны, и прародина помещена на территории степи и лесостепи между Днепром и Уралом, занятой в те времена в основном скотоводческими племенами, хоронившими своих умерших под курганами. При этом утверждается, что индоевропейские народы переселялись с территории юга Украины и России на восток в Азию и, возможно, на юг в Восточную Анатолию через Кавказ, а также на запад, в Центральную и Северную Европу.
Эта «степная» теория была впервые выдвинута в 1890 г. немецким специалистом по проблемам индоевропейцев О. Шрадером (Otto Schroder), который в качестве прародины предложил юг России, так как, по его мнению, это была единственная территория, позволяющая удовлетворительно объяснить существование многих общих специфических европейских названий деревьев и хозяйственных черт, которые отсутствуют в индоиранской группе. Теория Шрадера осталась «изолированной» и подвергалась критике в течение множества лет, пока 3. Файст (Sigmund Feist) в 1913 г. не нашел дополнительные свидетельства в ее пользу. «Степная» теория в дальнейшем была принята Дж. Пуассоном (Poisson, 1934) и даже рассматривалась известным английским археологом Гордоном В. Чайлдом (Childe, 1926). Лингвистические данные в пользу прародины, включавшей и индоиранских скотоводов, и европейских земледельцев, также подчеркивались в работах В. Бранденштейна (Brandenstein, 1936). В настоящее время эта теория степного вторжения наиболее тесно связана с работами американского (по происхождению литовского) археолога М. Гимбутас (Gimbutas, 1991). Гимбутас утверждала, что индоевропейское общество скотоводов возникло в приволжских степях и распространилось на запад, внезапно появившись среди оседлых неиндоевропейских земледельцев в нижнем течении Дуная и далее. Перемещение происходило тремя волнами: около 4500-4000 гг., 3500 и 3000 гг. до н.э. Постоянное давление степных скотоводов привело к появлению патрилинейного и патриархального общества, которое использовало лошадей, строило укрепления на холмах, правя оттуда, хоронило умерших под курганами и поклонялось солнечным божествам. Это привело к постепенному слиянию матриархальных мирных земледельческих сообществ «старой Европы» с индоевропейцами, которые, будучи правящей элитой, изменили лингвистическую траекторию Европы.
«Курганная» теория помещает прародину немного к востоку от центра распространения индоевропейцев и обеспечивает наиболее вероятную связь между историческими индоиранцами Азии и их европейскими родственниками. Действительно, почти все решения индоевропейской проблемы должны связывать степные культуры с более поздними индоиранскими культурами, по крайней мере по этому поводу имеется широкое согласие. Кроме того, как в случае с Центральной Европой, «курганная» гипотеза надежно согласуется с данными лексико-культурной реконструкции, поскольку этот район является родиной одомашнивания лошади, дает свидетельства в пользу наличия в древности колесных транспортных средств и других предполагаемых признаков индоевропейцев и даже позволяет использовать их для объяснения успеха индоевропейской экспансии.
Как и другие теории, «курганное» решение имеет свои слабые места. В то время как «курганные» нашествия далеко на запад вплоть до р. Тиса в современной Венгрии подтверждаются общепризнанными археологическими данными (Anthony, 1990), аргументы в пользу дальнейших «курганных» перемещений вне Юго-Восточной Европы скорее основываются на данных о родовых подобиях, например, на распространении одомашненной лошади, колесных транспортных средств, защитных сооружений, курганных захоронений, боевых топоров и могильников животных, которые достаточно хорошо объясняют различные или общие социальные особенности. Свидетельства о степных нашествиях на Центральную Анатолию, Грецию или вообще на побережье Средиземного моря не очень четкие, и предполагаемые связи между степью и археологическим горизонтом культур шнуровой керамики, рассматриваемых рядом специалистов в качестве предка многих северных и западных европейских языков, является постоянной темой для дискуссий. Короче говоря, в то время как лишь некоторые ученые отрицают, что степные культуры были предками индоиранцев, большинство задается вопросом, были ли эти культуры лингвистическими предками всех индоевропейцев.
В связи с изложенным должно быть очевидно, что каждое новейшее решение проблемы прародины имеет как сторонников, так и оппонентов, не только погруженных в столетний спор, но и часто возражающих столь же древним доводам. Можно, конечно, отодвинуть границы обитания доисторических индоевропейцев настолько далеко, что они будут охватывать Западную Анатолию, Центральную и Восточную Европу и регионы степей, простирающиеся до Западной Азии, образуя территорию, включающую большинство мест, предложенных в качестве прародины. К сожалению, чем больше территория предполагаемой прародины (или значительно больше компромисс между конкурирующими местоположениям прародины), тем менее удовлетворительно решение проблемы, так как оно должно либо предложить территории невероятно большого размера, либо указать на археологические культуры со слабыми или маловероятными связями, которые могли бы показать нам их лингвистическую идентичность. Точное происхождение самой большой в мире семьи языков все еще остается во многом неясным.
БИБЛИОГРАФИЯ АНДРЕЕВ Н.Д., 1986. Раннеиндоевропейский праязык - Л. ГАМКРЕЛИДЗЕ Т.; ИВАНОВ И., 1984. Индоевропейский язык и индоевропейцы. - Тбилиси. ГОРНУНГ Б., 1964. К вопросу об образовании индоевропейской языковой общности. - М. САФРОНОВ В.А., 1989. Индоевропейские прародины. - Горький. СТАРОСТИН С.А., 1988. Индоевропейско-северокавказские изоглоссы. - В кн: Этнокультуры Древнего Востока. - Связь. Т. 80. С. 112-163. ADAMS, D. Q. 1984. The Position of Tocharian Among the Other Indo-European Languages. J. am. Orient. Soc. (New Haven, Conn), Vol. 104, pp. 395-402. ANTHONY, D. 1990. Migration in Archeology: The Baby and the Bathwater. Am. Anthropol. (Washington, DC), Vol. 92, pp. 895-914. BOSCH-GIMPERA, P. I960. El Problema Indoeuropco. Mexico. BRANDENSTEIN, W. 1936. Die erste 'Indogermanische' Wanderung. Wien. CHILDE, V. G. 1926. The Aryans: A Study of Indo-European Origins. London. COWGILL, W; MAYRHOFER, M. 1986. Indogemianische Grammatik. Heidelberg. CROSSLAND, R A 1971. Immigrants from the North. In: EDWARDS, I. E S^ GADD, С J.; HAMMOND, N. G. (eds), Cambridge Ancient History. Cambridge, Vol. I, Part 2, pp. 824-76. DEVOTO, G. 1962. Origini Indeuropee. Firenze. DIAKONOFF, I. 1985. On the Original Home of the Speakers of Indo-European. J. Indo-European Stud., Vol. 13, pp. 92-174. DIEBOLD, D. 1976. Contribution to the Indo-European Salmon Problem. In: CHRISTIE, W. (ed.), Current Progress in Historical Linguistics. Amsterdam, pp. 348-87. DOLGOPOLSKY, A 1987. The Indo-European Homeland and Lexical Contacts of Proto-Indo-European with Other Languages. Mediterr. Lang Rev., Vol. 3, 1987, pp. 7-31. DREWS, R 1988. The Coming of the Greeks. Princeton. EHRET, С. 1988. Language Change and the Ma terial Correlates of Language and Ethnic Shift. Antiq. (Cambridge), Vol. 62, pp. 564-74. FEIST, S. 1913- Kultur, Ausbreitung und Herkunft der Indogermanen. Berlin. FRIEDRICH, P. 1970. Proto-Indo-European Trees. Chicago, 111. GIMBUTAS, M. 1991. Civilization of the Goddess. San Francisco, Calif. HAMP, E. 1990. The Prc-Indo-European Language of Northern (Central) Europe. In: MARKEY, T. L; GREPPIN, J. A. C. (eds), When Worlds Collide. Ann Arbor, Mich. pp. 291-309. HARRIS, A 1990. Kartvelian Contacts with Indo-European Irt MARKEY, T. L; GREPPIN, J. А. С (eds). When Worlds Collide. Ann Arbor, Mich., pp. 67-100. HULD, M. 1990. The Linguistic Typology of the Old European Substrate in North Central Europe. J. Indo-Eur. Stud. (Washington, D. C), Vol. 18, pp. 389-423. KILLIAN, L 1983. Zum Ursprung der Indogermanen. Bonn. MAKKAY, J. 1991. Az Indocuropai Nepck Ostoortenete. Budapest. MALLORY, J. P. 1973. A Short History of the Indo-European Problem. J. Indo-Eur. Stud. (Washington, DC). Vol. 1, pp. 21 -65. — 1989. In Search of the Indo-Europeans. tondon. MALLORY, J. P.; HULD, M. 1984. Proto-Indo-European .Silver*. Z. Vgl. Sprachforsch., Vol. 97, pp. 1-12. MARKEY, T. 1989. The Spread of Agriculture in Western Europe: Indo-European and (Non) Pre-Indo-European Linguistic Evidence. In: HARRIS, D. R; HILLMAN, G. (eds), Foraging and Farming. London, pp. 585-606. POISSON, G. 1934. Les Aryens: Etude linguistique, ethnologique et prehistorique. Paris. POLOME, E. 1986. The Non-Indo-European Component of the Germanic Lexicon. In: ETTER, A (ed), O-o-pe-ro-si: Festscrift fur Ernst Risch. Berlin, pp. 661—72. RENFREW, C. 1991. Before Babel: Speculation on the Origins of Linguistic Diversity. Cambridge Archaeol. J„ Vol. 1, pp. 3-23. — 1987. Archaeology and Language. London. SCHARFE, H. 1985. The Vedic Word for «King>. J. am. Orient. Soc. (New Haven, Conn.), Vol. 105, pp. 543-8. SCHRADER, 0.1890. Prehistoric Antiquities of the Aryan Peoples. London. SHERRATT, A 1983. The Secondary Exploitation of Animals in the Old World. World Archaeol. (London), Vol. 15, pp. 90-104. SHERRATT, A and SHERRATT, S. 1988. The Archaeology of Indo-European: An Alternative View. Antiq. (Cambridge), Vol. 62, pp. 584-95. SHNIRELMAN, V. 1993. The Emergence of a Food-Producing Economy in the Steppe and Forest-Steppe Zones of Eastern Europe. J. IndoEurop. Stud. (Washington, D.C.) SULIMIRSKI, T. 1968. Corded Ware and Globular Amphorae Northeast of the Carpathians. London. THIEME, P. 1954. Die Heimat der indogemianischen Grundsprache. Wiesbaden. TISCHLER, J. 1973. Glottochronologie und Lexikostatistik. Innsbruck. ZIMMER, S. 1988. On Dating Proto-Indo-European. A Call for Honesty. J. Indo-Europ. Stud. (Washington, D.C), Vol. 16, pp. 371-5. ZVELEBIL, M.; DOLUKHANOV, P. 1991. The Transition to Farming in Eastern and Northern Europe. J. World Prehist., Vol. 5, No. 3, pp. 233-78. ZVELEBIL, M.; ZVELEBIL, K. 1988. Agricultural Transition and Indo-European Dispersals. Antiq. (Cambridge), Vol. 62, pp. 574-83.
Это очень хороший североирландский ученый, археолог, занимавшийся раскопками Эмайн Махи в Северной Ирландии. Возможно с ним можно поспорить, тем более настораживает его цитирование немецкого ученого Циммера, который достаточно негативно относится ко многим вопросам кельто-славики.
Отправлено: 10.10.10 22:15. Заголовок: Проблема локализации..
Проблема локализации индоевропейской прародины: критический обзор современных концепций
Ранняя этническая история народов Европы вызывает давние и весьма оживленные дискуссии. Вопрос о том, что представляло собой древнейшее население европейского континента, связан с проблемой формирования индоевропейской языковой общности и ее локализацией. Со времени возникновения индоевропеистики в первой половине XIX в. вопрос о прародине индоевропейцев неоднократно оказывался в центре внимания исследователей, оперировавших, помимо языкового материала, данными тех смежных наук, которые в соответствующий период достигали необходимого уровня развития, в частности археологии и антропологии. Однако основная задача данной работы не предусматривает рассмотрение всех теорий, объясняющих генезис индоевропейской общности, тем более что таковых, приблизительно за два столетия, сформулировано немало [подробнее об истории вопроса см. напр.: Сафронов В. А. 1989]. Нас эти теории интересуют лишь постольку, насколько они повлияли на формирование более менее современных концепций. Данные сравнительно-исторического языкознания имеют свои недостатки, которые можно условно подразделить на объективные и субъективные. К объективным недостаткам относится невозможность учитывания лингвистами этнических смен, что влекло за собой уже в историческое время переименование топонимов – важных составляющих любого лингвистического исследования. Глоттохронологические расчеты же не всегда способны дать точные временные ориентиры, когда речь идет о взаимоотношении языков и языковых семей более отдаленного прошлого, когда плотность населения была намного меньшей и языковая устойчивость не могла поддерживаться фиксацией слова в письменном виде. Субъективного плана недостатки заключаются в применяемой методике исследований. Лингвисты, занимающиеся сравнительно-историческим языкознанием, склонны в своих исследованиях переоценивать возраст языковых связей. Притом нигде не приводится сколько-нибудь подробно аргументированного обоснования вводимых временных шкал. Вместо него налицо тенденция выносить суждения на основе здравого смысла, примененного к одному – двум примерам, которые затем некритически обобщаются, и в некотором роде канонизируются. В свою очередь, нельзя не отметить, что насчитывающее более чем двухвековую историю сравнительно-историческое изучение индоевропейской лексики и древнейших письменных источников позволило выявить древнейшие слои словарного фонда, характеризующие социальный уровень индоевропейцев, их экономику, географическую среду, бытовые реалии, культуру, религию. До сих пор археологические данные остаются самой разнообразной и полной категорией источников. Главный недостаток археологических источников состоит в том, что, несмотря на четкое привязывание археологических культур к определенной территории, они ничего не могут сказать об этносе или этносах, которые являются носителями этих культур. Тем не менее, благодаря своей массовости именно археологические данные, по сравнению с другими источниками, наиболее информативны. Из-за отдаленности во времени все другие источники слишком скудно освещают внутренние процессы и не позволяют судить о культурном, техническом, экономическом и социальном развитии народов Эгеиды. В тесном контакте с археологией находятся ряд других научных дисциплин. Свои плюсы и минусы имеет симбиоз археологии с одной из них – этнологией. Археология не дает прямых сведений об общественном строе в случаях, когда изучаемая культура слишком далеко отстоит от нас по времени. Некоторые ученые выступали за возможность заполнения этого пробела на основании данных о современных племенах, находящихся на том же уровне развития материальной культуры [См., например: Томсон Дж. 1958], однако не стоит видеть в этом панацею. Как справедливо отметил Гордон Чайлд: «Не следует полагать, что если экономическая и материальная культура сопоставляемых с древними народами современных нам племен остановилась на стадии развития, пройденной европейцами нескольких тысяч лет тому назад, то и умственное развитие остановилось на той же мертвой точке» [Чайлд Г. 1952. С. 89]. Весьма плодотворен синтез археологии с генетикой. Именно благодаря этому союзу появился ряд важных положений, с которыми нельзя не считаться. Например, вывод о том, что поздненеолитические миграции (на рубеже IV и III тысячелетий до н. э.), предполагавшиеся на основании изменений в материальной культуре в Восточной и Центральной Европе, не находят отражения в современной генетической структуре населения, говорящего на индоевропейских языках [Ренфрю К. 1998. С. 121; Салларес Р. 1998. С. 130]. Суммируя сказанное, можно сделать вывод о том, что при изучении ранней этнической истории (это относится не только к проблеме локализации индоевропейской прародины) археология является той основой, на которую нанизываются данные других источников и других наук. Это соотношение объясняется не качественной стороной состояния источников, а только количественной, так как археология предоставляет несравненно больше информации, чем исследования лингвистов, генетиков и т. д. вместе взятых. Тем не менее, последние позволяют не только уточнять отдельные моменты, – некоторые положения, сделанные на основе анализа археологических материала были бы просто невозможны без учитывания той информации, которая содержится в иных источниках. В настоящее время множество точек зрения по этим вопросам группируются вокруг четырех основных гипотез, (каждая из которых имеет определенные недостатки, мастерски подмечаемые оппонентами), локализующих индоевропейскую прародину: 1) в циркумпонтийской зоне; 2) в евразийских степях (следует выделить вклад в рамках данного направления Марии Гимбутас) [Смирнов К. Ф., Кузьмина Е. Е. 1977; Шилов Ю. А. 1993, и др.]; 3) на территории Передней Азии (сюда относятся «лингвистическая» гипотеза Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова и «археологическая» Колина Ренфрю); 4) так называемая теория «непрерывного развития индоевропейских племен со времен Палеолита» (Paleolithic continuity theory of Indo-European origins – далее для краткости PCT).
Список используемой литературы Андреев Н. Д. Раннеиндоевропейский язык. М., 1986. Баюн Л.С. Древняя Европа и индоевропейская проблема // История Европы. Т.1. Древняя Европа. М., «Наука». 1988. Вавилов Н. И. Проблема мирового земледелия в свете современных исследований // Избранные труды в 5 тт. Т. 5. М.; Л., 1960. Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Древняя Передняя Азия и индоевропейская проблема. Временные и ареальные характеристики общеиндоевропейского языка по лингвистическим и культурно-историческим данным // Вестник Древней истории. 1980. № 3. Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси, 1984. Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Первые индоевропейцы в истории: предки тохар в древней Передней Азии // Вестник Древней истории. 1989. № 1. Георгиев В. Исследования по сравнительно-историческому языкознанию. М., 1958. Гиндин Л. А. Древнейшая ономастика Восточных Балкан (Фрако-хетто-лувийские и фрако-малоазийские изоглоссы). София, 1981. Дьяконов И. М. О прародине носителей индоевропейских диалектов // Вестник Древней истории. 1982. № 2–3. Иессен А. А.К хронологии «больших кубанских курганов». М., 1950. Иессен А. А. Прикубанский очаг металлургии в конце медно-бронзового века. М., 1951. Иессен А. А., Формозов А. А. Каменный век и энеолит Прикубанья. М., 1965. Иессен А. А., Формозов А. А. Периодизация поселений майкопской культуры // Историко-археологический сборник. М., 1962. Иллич-Святыч В. М. Древнейшие индоевропейско-семитские языковые контакты // Проблемы индоевропейского языкознания. М., 1964. Кларк Г. Доисторическая Европа. М., 1953. Мерперт Н. Я. Древнейшие скотоводы Волжско-Уральского междуречья. М., 1974. Мерперт Н. Я. Этнокультурные изменения на Балканах на рубеже энеолита и раннего бронзового века // Этногенез народов Балкан Северного Причерноморья. М., 1976. Монгайт А. Л. Археология Западной Европы. Каменный век. М., 1973. Пассек Т. С., Черныш Е. К. Памятники культуры линейно-ленточной керамики на территории СССР. М., 1963. Ренфрю К. Разнообразие языков мира, распространение земледелия и индоевропейская проблема // Вестник Древней истории. 1998. № 3. Салларес Р. Языки, генетика и археология // Вестник Древней истории. 1998. № 3. Сафронов В. А. Индоевропейские прародины. Горький, 1989. Смирнов К. Ф., Кузьмина Е. Е. Происхождение индоиранцев в свете новейших археологических открытий. М., 1977. Томсон Дж. Исследования по истории древнегреческого общества. М., 1958. Трубецкой Н. С. Мысли об индоевропейской проблеме // Избранные труды по филологии. М., 1987. Чайлд Г. У истоков европейской цивилизации. М., 1952. Черных Е. Н. Протоиндоевропейцы в системе циркумпонтийской провинции // Античная балканистика. 1987. Черных Е. Н. Циркумпонтийская провинция и древнейшие индоевропейцы // Древний Восток. Этнокультурные связи. М., 1988. Шилов Ю. А. Прародина ариев. Киев, 1993. Alinei M. Interdisciplinary and linguistic evidence for Paleolithic continuity of Indo-European, Uralic and Altaic populations in Eurasia, with an excursus on Slavic ethnogenesis // Quaderni di semantica. 2004. № 26. Alinei M. The Paleolithic Continuity Theory on Indo-european Origins: An Introduction. L., 2004. Alinei M. Towards a generalized continuity model for Uralic and Indo-European languages // The Roots of Peoples and Languages of Northern Eurasia IV, Oulu, 2000. Ammerman A. J., Cavalli-Sforza, L. L. The Neolithic transaction and the genetics of population in Europe. Princeton, 1984. Ballester X. The First Germanic Origin of the English Language. L., 2004. Bammesberger A. Did the «Indo-Europeans» collide with «Pre-Indo-Europeans»? // Lithuanian quarterly journal of arts and sciences. 1994. Vol. 40. № 1. Cavalli-Sforza L. L., Menozzi P., Piazza A. The history and geography of human genes. Princeton, 1994. Chernykh E. N. Ancient Metallurgy in the USSR. The Early Metal Age. Cambridge, 1992. Chikhi L., Nichols R. A., Barbujani G., Beaumont M. A. Y genetic data support the Neolithic Demic Diffusion Model // Proceedings National Academia Science USA. 2002. Vol. 99. Childe V. G. The Danube in prehistory, Oxf., 1929. Childe V. G. The Prehistory of European Society. L., 1958. Contini M., Cappello N., Griffo R., Rendine S., Piazza A. Geolinguistique et geogenetique: une demarche interdisciplinaire // Geolinguistique. 1989. Vol. 4. Costa G. Linguistica e preistoria. I: evoluzione delle lingue e delle culture // Quaderni di Semantica. 2004. Vol. 25 (2). Drews R. The Coming of the Greeks: Indo-European Conquests in the Aegean and the Near East. Princeton, 1988. Ehret C. Language Change and the Material Correlates of Language and Ethnic Shift // Antiquity. 1988. № 62. Encyclopedia of Indo-European Culture. Fitzroy-Dearborn, London, Chicago. 1997. Finkelberg M. Anatolian Languages and Indo-European Migrations to Greece // Classical World. 1997. № 91. Gamkrelidze T. V., Ivanov V. V. Trends in Linguistics 80: Indo-European and Indo-Europeans. Berlin. 1995. Gimbutas M. Bronze Age Cultures in Central and Eastern Europe. Mouton, 1964. Gimbutas M. The first wave of Eurasian steppe pastoralists into Copper Age Europe // Journal of Indo-European Studies. 1977. Vol. 5. Gimbutas M. The God and Goddesses of Old Europe. 7000–3500 B. C. L., 1974. Gimbutas M. The Kurgan wave № 2 (c.3400-3200 BC) into Europe and the following transformation of culture // Journal of Indo-European Studies. 1980. Vol. 8. Gray R. D., Atkinson Q. D. Language-tree divergence times support the Anatolian theory of Indo-European origin // Nature. 2003. Vol. 426. Haley J. B. The Coming of the Greeks I: The Geographical Distribution of Pre-Greek Place Names // American Journal of Archaeology. 1928. Vol. 32. Hammond N. G. L. Migrations and Invasions in Greece and Adjacent Areas. Park Ridge. 1976. Häusler A. Nomaden, Indogermanen, Invasionen. Zur Entstehung eines Mythos. Halle-Wittenberg, 2003. Häusler A. Uberlegungen zum Ursprung der Indogermanen // The Roots of Peoples and Languages of Northern Eurasia (Turku 30.5-1.6.1997), Societas Historiae Fenno-Ugricae, Turku, 1998. Hooker J. T. Mycenaean Greece. Boston, 1976. Hooker J. T. The Coming of the Greeks // Historia. 1976. № 15. Mallory J. P. In Search of the Indo-Europeans: Language, Archaeology and Myth. L., 1989. Otte M. Diffusion des langues modernes en Eurasie prehistorique // C.R. Acad. Sc. Paris. 1995. T. 321. Serie II a. Poghirc C. Pour une concordance fonctionnelle et chronologique entre linguistique, archeologie et anthropologie dans le domaine indo-europeen // Rekonstruktion und relative Chronologie. Innsbruck, 1992. Rassamakin Y. Y. The main directions of the Early Pastoral Societies of Northern Pontic Zone: 4500 – 2450 BC (PreYamnaya Cultures and Yamnaya Culture) // Nomadism and Pastoralism in the Circle of Baltic-Pontic Early Agrarian Cultures: 5000 – 1650 BC. Poznan, 1994. Renfrew C. Archaeology and Language: the Puzzle of Indo-European Origins. L., 1987. Rexova K., Frynta D., Zrzavy J. Cladistic analysis of languages: Indo-European classification based on lexicostatistical data // Cladistics. 2003. Vol. 19. Richards M. Tracing European founder lineage in the Near Eastern mtDNA pool // American Journal of Human Genetics. 2000. Vol. 67. Semoni O. The genetic legacy of Paleolithic Homo Sapiens in extant Europeans: a Y chromosome perspective // Science. 2000. Vol. 290. Sherratt A., Sherratt S. The Archaeology of Indo-European: an Alternative View // Antiquity. 1988. № 62. Swadesh M. Lexico-statistic dating of prehistoric ethnic contacts. Philadelphia, 1952. Sykes B. The seven daughters of Eve. London, 2001. Tobias P. V. The evolution of the brain, language and cognition // Lithic Industries, Language and Social Behaviour in the First Human Forms. Vol. 4. Forli, 1996. Wyatt W. F. The Indo-Europeanization of Greece // Indo-European and Indo-Europeans. Philadelphia, 1970. Zvelebil M. Hunters in Transition. Cambridge, 1986.
Отправлено: 10.10.10 22:17. Заголовок: Проблема локализации..
Проблема локализации индоевропейской прародины: критический обзор современных концепций. Продолжение 1. Циркумпонтийская локализация Оригинальный подход к определению индоевропейской прародины представлен концепцией так называемой циркумпонтийской локализации [Мерперт Н. Я. 1974; 1976 и др.]. Согласно выдвигаемой теории глубокие этнокультурные сдвиги в развитии Балкано-Дунайского района во второй половине IV тысячелетия до н. э. шли параллельно с появлением новой системы культур, минимально связанной с предшествующими. Отмечены сложные исторические, а в отдельных случаях и генетические связи этой системы с такими культурными общностями, как культуры шнуровой керамики, шаровидных амфор, со скотоводческими культурами каспийско-черноморских степей. Предполагается наличие определенной контактной непрерывности и культурной интеграции не только в области распространения древнеямных культур, но и к югу от Черного моря, где элементы новой системы культур прослеживаются вплоть до Кавказа. Однако из циркумпонтийского ареала явно выпадает Балкано-Карпатский регион, который вообще рассматривался В. Георгиевым и И. М. Дьяконовым в качестве индоевропейской прародины [Георгиев В. 1958; Дьяконов И. М. 1982]. Именно критика гипотезы Георгиева–Дьяконова позволяет выявить проблемы связанные с локализацией праиндоевропейской общности на северо-северозападных территориях от Черного моря. Прежде всего, данная теория не учитывает выявленную археологически ориентацию движения древнебалканских культур, которая шла в южном направлении. Продолжение древнебалканских культур IV тысячелетии до н. э. обнаруживается на юге Балкан и в Эгеиде, на Крите и Кикладах, но не в восточном направлении, куда должны были, согласно этой гипотезе, перемещаться отдельные группы индоевропейцев. Нет свидетельств и движения этих культур на запад Европейского континента, который начинает «индоевропеизироваться» не ранее II тысячелетия до н. э. Поэтому в рамках балканской гипотезы остается неясным, где находились носители индоевропейских диалектов после значительных этнокультурных сдвигов в Центральной и Восточной Европе IV-III тысячелетий до н. э. Трудности хронологического и культурно-исторического характера, связанные с принятием балканской гипотезы, усугубляются лингвистическими проблемами. Сведения о природных условиях, элементах общественного строя, экономического уклада, системы мировоззрения, которые восстанавливаются для древнейшего индоевропейского периода, не укладываются в набор признаков, характеризующих центральноевропейские земледельческие культуры. Особенно показательно и то, что гипотеза балкано-карпатской прародины индоевропейцев не в состоянии объяснить, где и когда могли происходить их длительные контакты с другими языковыми семьями (картвельской, северокавказской, семитской и др.), сопровождавшиеся заимствованием культурной лексики, формированием языковых союзов и т. д. [о фактах взаимодействия на раннем этапе индоевропейских племен с кавказскими, алтайскими и семитскими языками см. подробнее: Трубецкой Н. С. 1987. С. 45–46; Иллич-Святыч В. М. 1964. С. 3–12; Андреев Н. Д. 1986. С. 278; Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. С. 259; и др.]. Наконец, локализация индоевропейской прародины на Балканах воздвигла бы дополнительные трудности перед теорией ностратического родства (восхождение индоевропейской, картвельской, уральской, алтайской языковых семей к одной макросемье). По историко-лингвистическим соображениям время распада ностратической языковой общности, локализуемой на северо-востоке Африки и в Передней Азии, относится к XII – XI тыс. Несмотря на гипотетичность многих частных вопросов ностратической теории, ее нельзя не учитывать в реконструкция хронологически более поздних периодов соответствующих языковых семей [Wyatt W. F. 1970. Pp. 89-111; Ср.: Баюн Л.С. 1988. С. 107–109]. В лучшем случае Балкано-Карпатский регион может рассматриваться в качестве «прародины» (по терминологии Гамкрелидзе и Иванова: «вторичной прародины») только для части носителей индоевропейских диалектов. Этому должен был предшествовать период их пребывания на другой территории. Следует отметить, что теория Балкано-Карпатская локализации индоевропейской прародины никогда не рассматривалась всерьез западной наукой. Тем самым, в циркумпонтийской локализации Балкано-Карпатский регион никак не может рассматриваться в качестве индоевропейской прародины. Также, несмотря на то, что в понто-каспийских степях (и фактически на территории Поволжья) наиболее полно подтверждается археологическим материалом её существование, данное утверждение противоречит языковым свидетельствам о ландшафте, флоре и фауне индоевропейской прародины. Установлено, что на рубеже IV–III тысячелетий до н. э. в Поволжье распространилась ямная культурная общность, состоявшая из подвижных скотоводческих племен, которые широко контактировали с инокультурными территориями. Археологически отмечаются очень ранние связи степных племен с Югом и Юго-Востоком, причем исследователями не отрицается возможность передвижения значительных групп населения в степь из районов Кавказа и Прикаспия. Фактически, данная концепция развивает идеи об индоевропейской прародине Гордона Чайлда [Childe V. G. 1958; Ср.: Sherratt A., Sherratt S. 1988. Pp. 584-595] и Марии Гимбутас [впервые М. Гимбутас отождествила ареал распространения ямной культуры с прародиной индоевропейцев в: Gimbutas M. 1964], дополняя их аргументами как экономического, так и этнокультурного характера. Скорее всего северные территории циркумпонтийского ареала могут быть названы, точно также как и Балкано-Карпатский регион «вторичной прародиной». В свете циркумпонтийской локализации индоевропейской прародины критика теорий Гамкрелидзе–Иванова (локализация в Южном Закавказье: см. ниже) показывает, что из «циркум», точно также как «отсекается» Балкано-Карпатский регион, выпадают территории северного, восточного и юго-восточного Причерноморья. Остаётся территория Малой Азии (Анатолии) которая рассматривается в качестве индоевропейской прародины в теориях Сафронова и, особенно, Ренфрю. Тем самым, локализация индоевропейского первичного ареала в рамках циркумпонтийской зоны (Малая Азия, Южное Закавказье, Балкано-Карпатский регион) выглядит несколько неубедительно. Все это в совокупности серьезно ставит вопрос об истинности данной гипотезы.
2. Степи Евразии Евразийские степи – территория, где предполагается локализация языковой общности изначально родственных индоевропейских диалектов, занимает центральное место во второй гипотезе индоевропейской прародины, разделяемой многими исследователями, как археологами, так и лингвистами. Наиболее яркая и «популярная» (настолько, насколько вообще может идти речь о «популярности» в научной среде) гипотеза, локализующая индоевропейскую прародину на территории евразийских степей, принадлежит американскому археологу литовского происхождения Марии Гимбутас [Gimbutas M. 1964; 1974; 1977, 1980; и др.]. Сразу следует оговорить, что данная концепция разрабатывалась Гимбутас исключительно как археологическая и передвижения индоевропейцев в ней выглядят как миграции целых культур. Для оправдания таких миграций приводится множество аргументов как экономического, так и этнокультурного характера. Так, например, изменения, происходящие в ареале древних европейских земледельческих культур, по мнению ряда исследователей, затронули экономический уклад (резкое возрастание удельного веса животноводства по сравнению с земледелием), тип жилища и поселения, элементы культа, физический тип населения, причем наблюдается уменьшение этнокультурных сдвигов по мере продвижения на северо-запад Европы. М. Гимбутас попыталась выделить стадии развития носителей так называемой «Курганной культуры» и трех последовательных «волн» их расширения: I стадия: датируется началом IV тысячелетия до н. э. на территории между Волгой и Днепром, и, как указывает Гимбутас, скорее всего развилась из Самарской и Сероглазовской культур Волжского бассейна. Единственное, по заявлению самой М. Гимбутас, что связывает Самарскую культуру с Днепро-Донецкими культурами – использование лошади в домашнем хозяйстве, факт, явно недостаточный для их идентификации, к тому же непонятно, была ли лошадь одомашнена или нет. Данное положение самое слабое в гипотезе – именно здесь ощущается нехватка лингвистических свидетельств. Этой стадии предшествовала первая миграционная волна, берущей свое начало в низовьях Волги и дошедшая до Днепра и далее до Дуная (Кукутени в Румынии). Путь соотнесения археологической культуры с индоевропейской прародиной необходимо начать с определения экологической ниши формирования этноса по данным лингвистики. Известно много свидетельств о тех или иных особенностях прародины. Наиболее важными следует признать аргумент «горного ландшафта» (скорее всего плоскогорья), согласно которому индоевропейские племена жили среди невысоких гор, имевших площади для посева зерновых культур. В восточной Европе таких района три: Предкарпатье, Предкавказье и Приуралье. Днепро-Волжский регион данному критерию не соответствует, как и ареал Самарской, и, в особенности, Сероглазовской культуры, расположенной на прикаспийской низменности. Однако расположением Самарской культуры можно объяснить контакт праиндоевропейцев с представителями уральской языковой группы, что имело место на довольно ранней стадии развития индоевропейцев (правда непонятно насколько ранней) и что отразилось в индоевропейской лексике. II и III стадии: вторая половина IV тысячелетия до н. э.: ареал распространения индоевропейцев тот же, но в него уже включены Среднестоговская и Майкопская культуры (т. е. территории Приазовья и Предкавказья). Здесь факт использования лошади уже не вызывает сомнения [См. напр.: Rassamakin Y. Y. 1994. Pp. 29–30]. Данным стадиям предшествовала вторая крупная миграция индоевропейских племен, результатом которой стало первое их вторжение на территории западной и северной Европы (культуры линейно-ленточной керамики [cм. также: Пассек Т. С., Черныш Е. К. 1963], лендьельская, воронковидных кубков и баденская) приблизительно в кон. IV – нач. III тысячелетия до н. э., что выглядит несколько неправдоподобно. Фактически, Гимбутас здесь имеет ввиду все так называемые Дунайские культуры, выделенные еще Г. Чайлдом [См.: Childe V. G. 1929; Чайлд Г. 1952; Childe V. G. 1958]. Тем самым вторая миграционная волна получается хронологически очень растянутой. Г. Чайлд выделял 4 периода Дунайских культур V–III-м тысячелетиях до н. э. К 1-му периоду Чайлд относил культуру линейно-ленточной керамики (кон. V – нач. IV-го тысячелетия до н. э.). Ко 2-му периоду относятся культура накольчато-ленточной керамики и рёссенская культура, возникшие из слияния Дунайских культур 1-го периода и более примитивных местных культур. К этому же периоду относятся иордансмюльская, лендьельская культуры и культура моравской расписной керамики. В 3-м периоде на территорию Дунайских культур вторгается ряд чуждых культур: михельсбергская, воронковидных кубков культура и др. К 3 периоду Чайлд относил баденскую культуру и бодрогкерештурскую культуру (III тысячелетие до н. э.). Как видно на начало второй миграционной волны культура линейно-ленточной керамики уже не существовала. Логичнее связать эту миграционную волну с вторжением на территорию Дунайских культур чуждых культур в 3 периоде. Как уже отмечалось, Карпатский регион по целому ряду признаков не подходит для локализации индоевропейской прародины. Так называемые «аргументы бука, осины, ивы, березы, сосны, пихты, дуба, бобра, краба» исключают из зоны поиска и Приуралье. Однако территория Предкавказья почти идеально подходит для местонахождения древних индоевропейских племен, так как к данному региону приложимы почти все аргументы, касающиеся экологии, флоры и фауны индоевропейской прародины [Renfrew C. 1987. Pp. 23–37.], за исключением «аргументов льва, слона, верблюда и вереска». Но, как отмечал И. М. Дьяконов, скорее всего можно говорить о довольно позднем заимствовании в индоевропейский лексикон понятий льва, верблюда и в особенности, слона [Дьяконов И. М. 1982. № 2. С. 9]. Гипотетическое расположение индоевропейской прародины (пускай даже вторичной) на территории Северного Кавказа – Прикубанья, может легко объяснить заимствования в индоевропейском языке из северокавказских, западнокавказских и семитских языков, причем контакт с семитскими языками произошел раньше, чем с уральскими. Контакт индоевропейских племен с представителями семитской языковой семьи в доисторическое время был возможен только в двух местах – либо в Малой Азии (однако, в таком случае наблюдались бы заимствования индоевропейской лексики в хурритском, урартском, митаннийском и в ряде других языках), либо в Прикубанье, где семитский элемент четко прослеживается в Майкопской культуре [Иессен А. А. 1950; 1951; Иессен А. А., Формозов А. А. 1962; 1965; и др.]. Исходя из данного положения логичнее предположить продвижение индоевропейских племен не с севера на юг и запад (со степных районов на Северный Кавказ и в Приазовье), а как раз наоборот с юга в северном и западном направлениях. С другой стороны, факты взаимодействия с алтайскими и финно-угорскими языками позволяют «очертить» распространение индоевропейцев в пределах от Северного Кавказа до Урала, соответствующей ареалу ямной культуры (!) с ее девятью локальными вариантами [Мерперт Н.Я. 1974. С. 154–157]. Это позволяет объяснить дробление единой общности на отдельные языковые общности. Археология подтверждает данные выводы: следует отметить факт взаимодействия южных групп с населением Среднего Заволжья и Приуралья, получившем отражение в Криволучском комплексе, ряд элементов которого справедливо сопоставляется с находками в Нальчикском могильнике, который, в свою очередь, по ряду показателей сближается с могильниками мариупольского типа. Более того, огромное накопление новых фактических данных позволяет рассматривать формирование наиболее ранних древнеямных групп как результат достаточного уже развития производящего хозяйства и выработки специфических его форм, особенно продуктивных в условиях степной полосы. IV стадия: первая половина III тысячелетия до н. э. В это время происходит становление и расцвет ямной культуры, представители которой распространились от Урала до Румынии, Болгарии и восточной Венгрии (третья миграционная волна – 3000–2800 гг. до н.э.) (См. рис. 1) [Из российских историков этот постулат отстаивал Е. Черных в: Черных Е. Н. 1987; 1988; Chernykh E. N. 1992]. Данное положение гипотезы Марии Гимбутас наименее спорно: как уже было сказано, территория Северного Кавказа вполне может рассматриваться в качестве индоевропейской прародины (в противовес оригинальной версии теории Гимбутас), а «степная прародина» индоевропейцев (ямная культура) может быть соотнесена с ареалом, из которого происходило их дальнейшее расселение. То есть, степная зона Северного Причерноморья – Поволжья является промежуточной областью расселения (у Гимбутас «secondary urheimat»; в теории Гамкрелидзе–Иванова, «вторичная прародина») для большинства индоевропейских диалектных групп. Естественно, невозможно полностью ответить, насколько серьезно было влияние соседних культур (в частности майкопской) на древнеиндоевропейкую общность, но, скорее всего, именно такое соседство предопределило ускоренные темпы ее экономического развития. Такая локализация вторичной прародины индоевропейцев, кроме того, объясняет путь миграций индоевропейских племен – южная часть общности мигрировала на юг (хетты); северо-восточная и восточная на Запад и Северо-Запад (фракийцы, пеласги, протогреки, а позднее кельтские и германские племена) [Hooker J. T. 1976. Pp. 29–33; 1976. № 15. Pp. 129–145; Hammond N. G. L. 1976]; какая-то часть, обойдя с севера Каспийское море, в Среднюю Азию и далее в Индию (индоиранские племена). Данная схема хорошо подтверждается хронологически (учитывая время фиксации индоевропейских племен на территориях, где заканчиваются миграции) и снимает вопрос о сильном отличии хеттского и древнегреческого [Ehret C. 1988. Pp. 573–574] языков , что позволяет сократить распад вторичной индоевропейской прародины до кон. IV – нач. III тысячелетий до н. э. [Ср.: Черных Е. Н. 1987. С. 136–147; 1988. С. 37–57]. Немаловажно, что и генетика однозначно указывает на распространение праиндоевропейцев из северо-восточного ареала, центр которого находится на Украине и юге России [Салларес Р. 1998. С. 130; Ренфрю К. 1998. С. 121] Предположение о наличии определенной контактной непрерывности и культурной интеграции в области распространения древнеямной культуры и культур Северного Кавказа, предположенной М. Гимбутас и доказанной позднее Н. Я. Мерпертом на основе археологического материала, имеет важное теоретическое значение. Причем, скорее всего, тезис о включении в процесс становления конкретных групп индоевропейцев неродственных по языковому признаку других групп, представляется наиболее верным (следует учитывать также и разделение первоначальных индоевропейских групп). Такая точка зрения подтверждается и теорией, созданной на основе лингвистического материала, и получившей название «лингвистической географии» [Mallory J. P. 1989. P. 7–9. См. также статьи Д. Мэллори о культурах позднего неолита и раннего бронзового века на территории Европы (напр: Funnelbeaker culture, Fatyanovo-Balanovo culture, Middle Dnieper culture, Beaker people и др.) в: Encyclopedia of Indo-European Culture (with D. Q. Adams). Ср.: Трубецкой Н. С. 1987. С. 54]. На этой огромной территории, по мнению ряда исследователей, мог происходить процесс становления конкретных групп индоевропейцев. Этот процесс был весьма сложен; он включал как разделение первоначально единых групп, так и сближение неродственных групп, втянутых в контактную зону. Распространение близких элементов внутри зоны могло быть обусловлено (наряду с исходным общим импульсом), помимо контактной непрерывности и тесного общения, также и существованием своего рода «передаточной сферы» – подвижных скотоводческих коллективов. Все три волны миграций индоевропейцев носили по Гимбутас исключительно военный, радикальный характер, в результате которых «патриархальный культ силы и воина смел мирные, матриархальные культуры «Старой Европы», что отразилось в появлении могил воинов-вождей и укрепленных поселений и крепостей на холмах» [Gimbutas M. 1974. P. 36]. В последних работах Гимбутас все более подчеркивала силовой характер этого перехода от средиземноморского культа Богини Матери к патриархальному обществу и поклонению воинственного бога-громовержца. Многие историки, принимающие общий сценарий индоевропейских миграций, делают существенную оговорку о том, что они, скорее всего, были более постепенны и носили более мирный характер, охватывая много поколений [См. напр.: Mallory J. P. 1989. P. 120; Bammesberger A. 1994. Р. 6].
Отправлено: 10.10.10 22:18. Заголовок: Проблема локализации..
Проблема локализации индоевропейской прародины: критический обзор современных концепций. Продолжение 3. Анатолийская локализация Южное Причерноморье, в качестве предполагаемой территории индоевропейской прародины рассматривалось компаративистами Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Ивановым, а также английским археологом К. Ренфрю.
3.1 Гамкрелидзе – Иванов Согласно гипотезе Т. В. Гамкрелидзе, В. В. Иванова [1980. 1984; 1989; и др.] областью первоначального расселения индоевропейцев был район в пределах Восточной Анатолии, Южного Кавказа и Северной Месопотамии V-IV тысячелетий до н. э. Для доказательства этой гипотезы привлекаются аргументы палеогеографии, археологии (непрерывность развития местных анатолийских культур на протяжении всего III тысячелетия до н. э.), данные палеозоологии, палеоботаники, лингвистики (последовательность разделения индоевропейской диалектной общности, заимствования из отдельных индоевропейских языков или их групп в неиндоевропейские языки и обратно и др.). Лингвистическая аргументация данной гипотезы основана на строгом использовании сравнительно-исторического метода и основных положений теории языковых заимствований, хотя и вызывает возражения оппонентов по некоторым частным вопросам. Исторические лингвисты традиционно используют «сравнительный метод», для построения языковых генеалогических деревьев исходя из дискретности лексических, морфологических и фонологических данных. К сожалению, хотя сравнительный метод может обеспечить относительную хронологию, он не может обеспечить абсолютные датировки. Метод изучения фонетических закономерностей и установления грамматических изоглосс позволяет проследить последовательное выделение диалектных групп из некоторой общности: параллельное языковое развитие, наблюдаемое в группе выделившихся диалектов, указывает на вхождение их в относительно замкнутую зону и пребывание в ней в течение определенного времени. Учет фонетических изменений принципиально важен и при анализе заимствований (это единственный способ определить характер последних – общеиндоевропейский, или индоиранский, или восточноиранский и т. д.), и для выявления языковых союзов. Однако данный метод имеет существенный недостаток, а именно – он не позволяет определить время выделения диалектов, а следовательно, вызывают сомнение выводы Гамкрелидзе–Иванова относящиеся к хронологическим рамкам существования и, в последующем, распада диалектных групп. Тем не менее, важно подчеркнуть, что индоевропейские миграции рассматриваются согласно этой концепции не как тотальная этническая «экспансия», но как движение в первую очередь самих индоевропейских диалектов вместе с определенной частью населения, наслаивающегося на различные этносы и передающего им свой язык. Последнее положение методологически очень важно, так как показывает несостоятельность гипотез, опирающихся в первую очередь на антропологические критерии при этнолингвистической атрибуции археологических культур. Начало миграций индоевропейских племен относится по этой гипотезе к периоду не позднее IV тысячелетия до н. э. Первой языковой общностью, выделившейся из индоевропейской, считается анатолийская. О первоначальном, более восточном и северо-восточном расположении носителей анатолийских языков по отношению к историческим местам их обитания свидетельствуют двусторонние заимствования, обнаруживаемые в анатолийских и кавказских языках. Выделение греко-армяно-арийского единства следует за обособлением анатолийцев, причем арийский диалектный ареал предположительно отделяется еще в пределах общеиндоевропейского. Впоследствии греческий (через Малую Азию) попадает на острова Эгейского моря и в материковую Грецию, наслаиваясь на неиндоевропейский «эгейский» субстрат, включающий различные автохтонные языки; индоарийцы, часть иранцев и тохары движутся в разное время в (северо-) восточном направлении (для индоарийцев допускается возможность продвижения в Северное Причерноморье через Кавказ), тогда как носители «древнеевропейских» диалектов через Среднюю Азию и Поволжье перемещаются на запад, в историческую Европу. Таким образом, допускается существование промежуточных территорий, где оседали, вливаясь в местные популяции повторными волнами, вновь прибывающие группы населения, позднее заселившие более западные области Европы. Для «древнеевропейских» языков общим исходным (хотя и вторичным) ареалом считаются область Северного Причерноморья и приволжские степи. Этим объясняется индоевропейский характер гидронимии Северного Причерноморья, сопоставимой с западноевропейской (отсутствие более восточных следов индоевропейцев может быть вызвано недостаточной изученностью древнейшей гидронимии Поволжья и Средней Азии), и наличие большого пласта контактной лексики в финно-угорских, енисейских и других языках. Несомненной заслугой Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванова следует признать доказательство существования индоевропейской прародины приблизительно в IV тыс. до н. э. на территории от Балкан до Ирана, выдвинув серьезные аргументы о невозможности приурочивания ее к Центральной и Восточной Европе, но, как справедливо указал И. М. Дьяконов, не к Юго-Восточной Европе [Дьяконов И. М. 1982. № 2. С. 7]. Однако авторами абсолютно не берется в расчет археологическая составляющая доказательств выведения индоевропейской прародины в Малой Азии. Например, игнорируется факт отсутствия в индоевропейском праязыке типично азиатской средиземноморской флоры (кедр, кипарис, пальма) и фауны (немаловажно, что в Малой Азии и на Армянском нагорье приблизительно до 2000 г. до н. э. не было лошади – ни дикой, ни одомашненной, что хорошо прослеживается на основе раскопок городища Коруджу-Тепе [Дьяконов И. М. 1982. № 2. С. 9]). Кроме того, не учитывается экологическая ниша индоевропейской прародины (аргументы осины, бука), а также отсутствие архаичной индоевропейской гидронимии и топонимии на территории Армянского нагорья и в Восточной Анатолии, где они должны были быть в большей концентрации. Такая же ошибка наблюдается и у В. А. Сафронова, утверждающего, что реннеиндоевропейская прародина совпадала с ареалом культуры Чатал Гуюка (VI тысячелетие до н. э.), представители которой мигрировали в V тысячелетие до н. э. на территорию северных Балкан (культура Винча) и далее в Западную Словакию (?), а затем рассеялись по всей территории индоевропейского ареала, причем часть племен (пеласги, протогреки, фракийцы, хетты и др.) повернула в обратном направлении(?) (Сафронов В. А. 1989. С. 181.). Такое механическое соединение постулатов Гамкрелидзе–Иванова с идеями Георгиева–Дьяконова выглядит крайне неубедительно как с исторической точки зрения (учитывая время фиксации индоевропейских племен на места своего проживания), так и с лингвистической. Слабость аргументации Сафронова особенно явно проявилась по отношению индоевропеизации Эгейского региона.
3.2 Теория неолитического разрыва К. Ренфрю В западной историографии теория профессора Кембриджа Колина Ренфрю известна также под названием: Neolithic Discontinuity Theory (дословно: «теория неолитического разрыва») [Основная работа: Renfrew C. 1987]. Также как и в теории Гамкрелидзе–Иванова, Ренфрю рассматривает индоевропейские миграции не как тотальную этническую «экспансию», а как движение определенной части населения – носителей индоевропейских диалектов (относительно небольшой по численности), что привело к смешению их с различными автохтонными этносами и, в конечном итоге, к заимствованию последними индоевропейского языка. Существенные отличия с советско-российскими исследователями наблюдаются у Ренфрю по вопросам: 1) локализации территории первоначального расселения индоевропейцев; 2) побудительных причин миграций праиндоевропейских племен. По Ренфрю, на праиндоевропейском языке говорили оседлые земледельцы, жившие в конце неолита на плоскогорьях Анатолии, местности на юге современной Турции. Эта культура известна археологам, в частности, по раскопкам поселений Хиджалар и Чатал-Гуюк (как видно, мнение В. А. Сафронова в вопросе локализации индоевропейской прародины полностью совпадает точкой зрения К. Ренфрю). Традиционная лингвистика всегда пыталась объяснить факт распространения индоевропейских племен за счет крупных миграций носителей данного языка. Такая схема не выдерживает критики при ближайшем рассмотрении, так как археологически подобные миграции доказать невозможно [Renfrew C. 1987. Р. 11]. Ренфрю, указывая на несостоятельность данного подхода, отмечает, что традиционные теории (в том числе и М. Гимбутас), по своей сути, являются наследниками теории созданной в начале XX века немецким археологом Густавом Коссинной, для которого характерен крайний национализм (априорное расовое превосходство индоевропейцев, вытекающая отсюда «агрессивность» и стремление к экспансии, и т.д.). Причем «традиционалисты» как правило обходят вопросы о причинах увеличения экспансиональности в определенные периоды времени, в частности, в период распада единой праиндоевропейской общности. Кроме того, даже если принять гипотезу крупномасштабных миграций, не понятно, почему «носители индоевропейских языков так долго, беспорядочно и неустанно блуждали на территории Европы и Азии» [там же. Р. 75]. По мнению Ренфрю, объяснение причин миграций праиндоевропейцев, связано в основном с социально-экономическими процессами и лишь в некоторой степени с экологическими пертурбациями. По культурно-хозяйственным признакам культуры неолита распадаются на две группы: 1) земледельцев и скотоводов и 2) развитых охотников и рыболовов. Неолитические культуры первой группы отражают последствия перехода к принципиально новым формам получения продуктов путём их производства (так называемая производящая экономика). В Европе, происшедшие в результате этого кардинальные перемены в жизни общества, сказавшиеся, прежде всего в развитии оседлости и резком увеличении численности населения (так называемый первый демографический взрыв, названный Г. Чайлдом «неолитической революцией»), связываются К. Ренфрю с распространением индоевропейских племен с территории Малой Азии. Становление и распространение производящих форм экономики, произошедших в неолите, несомненно, следует связывать с культурным влиянием переднеазиатских цивилизаций, что косвенно подтверждают данные палеоботаники – большинство возделываемые в земледельческих центрах Европы полевых культур, таких как пшеница, ячмень, бобы, горох (а также виноград, культивируемый в Средиземноморье), явно заимствованы именно в эпоху раннего неолита из близлежащего западно-азиатского очага происхождения культурных растений [Вавилов Н. С. 1960. С. 145]. Интенсивность связей Европы с Ближним Востоком на протяжении всего неолита необходимо проследить на примере Эгейского региона – территории, где еще в раннем неолите складываются оригинальные археологические культуры, и являющейся своеобразным форпостом во взаимоотношениях двух континентов. Н. И. Вавилов выделял Балканский полуостров (в составе всего Средиземноморья) в один из семи самостоятельных (первичных) очагов земледелия, но этот очаг содержал небольшое число автохтонных растительных культур [там же]. Однако интенсивность связей Эгейского региона с Ближним Востоком в неолите незначительна и они ни в коей мере не могут считаться определяющими, так как, объяснить специфику развития Эгейского мира только влиянием более развитых близлежащих обществ не удается. Как справедливо заметил еще Г. Кларк, распространение более передовых форм экономики напрямую связано с характером климата, почв и растительности [Кларк Г. С. 29]. Классический пример тому – более высокие по широте европейские территории или, если пользоваться терминологией Г. Кларка, зоны, где ареал распространения сельского хозяйства оставался неизменным в течение долгого времени – вплоть до позднего неолита. Кроме того, в некоторых областях, почти идеальных для ведения сельского хозяйства (как например речные долины и террасы Украины и южного Урала), внедрение новых форм экономики можно объяснить только предположив, что они были вызваны исключительно местными факторами [Ср.: Zvelebil M. 1986. P. 180]. Следовательно, логичнее связать распространение земледелия не с миграцией «развитых» племен, а с постепенными изменениями в ходе простой эволюции автохтонного населения, тем более что массовые миграции с территории Анатолии археологически не фиксируются. Конечно, есть определенные черты сходства между отдельными культурными артефактами анатолийских и среднеевропейских археологических культур (в частности, в глиняной посуде), однако, как уже говорилось, не всегда сходство элементов материальной культуры отражает этническую общность или общность по происхождению – не менее многочисленны свидетельства непрерывности развития различных европейских мезолитических и неолитических культур. В сходных социальных и географических условиях могли независимо возникнуть сходные явления в быту и материальной культуре различных племён. Кроме того, отдельные элементы культуры могут также заимствоваться в результате распространения идей и не обязательно связаны с переселением этноса – носителя этой культуры – второй сценарий отнюдь не исключает первый. Как справедливо заметил Марек Звелебил: «…расширение сельского хозяйства в Европе, невозможно объяснить миграционными волнами с территории Западной Азии (модель волны – «wave model»), так как если посмотреть на карту Европы, то территории, где было распространено земледелие в эпоху неолита, напоминают мозаичный рисунок (mosaic-like pattern). Данное заблуждение, основано на явной недооценке демографического потенциала (и, прежде всего, демографической мобильности) мезолитического населения с одной стороны, и завышения тех же показателей у носителей неолитической культуры, с другой» [Zvelebil M. 1986. P. 177–178]. Другими словами, если миграции и имели место, то, скорее всего, они носили не массовый, по утверждению Ренфрю, характер. Так же вызывает скепсис лингвистическая составляющая доказательств – Ренфрю придерживается традиционных теорий «полной языковой смены» (что несколько противоречит самому характеру культурных волн) и «развития всех индоевропейских языков из единого праязыка» [Renfrew C. 1987. P. 75, 80]. Как бы то ни было, индоевропейское языковое семейство не представляет особо тесной связи между отдельными своими ветвями. Каждая из ветвей индоевропейского семейства обладает значительным числом словарных и грамматических элементов, не имеющих точных соответствий в других индоевропейских языках, – в этом отношении индоевропейское семейство сильно отличается от таких языковых семейств, как тюркское, семитское или семейство языков банту. А при таких условиях предположение, что индоевропейское семейство получилось благодаря конвергентному развитию первоначально неродственных друг другу языков (предков позднейших «ветвей» индоевропейского семейства), отнюдь не менее правдоподобно, чем обратное предположение, будто все индоевропейские языки развились из единого индоевропейского праязыка путем чисто дивергентной эволюции. Как видно, концепция Ренфрю, несмотря на явные достоинства, имеет и ряд недостатков. Однако в 90-х годах «теория неолитической неоднородности» получает дополнительные доказательства, предоставляемые глоттохронологией.
Отправлено: 10.10.10 22:21. Заголовок: Проблема локализации..
Проблема локализации индоевропейской прародины: критический обзор современных концепций. Продолжение 3.3 Глоттохронологические подтверждения малоазийской локализации. Р. Грей, К. Эткинсон Типичным примером взаимодействия различных научных дисциплин является работа новозеландских исследователей Рассела Грея и Квентина Эткинсона [2003], эволюционных биологов, работающих на факультете психологии Оклендского университета, которые, применив современные методы вычислительной математики и прикладной статистики к большому массиву лингвистических данных, сумели получить веское свидетельство в пользу Анатолийской версии древнейшей истории индоевропейцев. Новозеландские исследователи опирались на глоттохронологический метод, развитый в 40-50-х годах американцем Моррисом Сводешем [1952]. Суть которого сводится к тому, что в любом языке существуют слова, обозначающие некие базовые, значимые для любого человеческого сообщества понятия (можно назвать их «ядром» (у Сводеша и его последователей matrix «матрица») языка), в процессе языковой эволюции изменяются реже, чем слова «периферийные», не так часто используемые. Причем это относится к любому языку. Еще более интересно, что скорость замены слов, входящих в «ядро», более-менее постоянна для всех языков – это дает возможность перейти от качественных рассуждений к количественным оценкам. В «списки Сводеша» (один из них состоит из 200 слов, второй, 100-словный, является подмножеством первого) входят понятия, относящиеся к родственным связям (мать, жена, муж...), частям тела (голова, ухо, спина...), классам животных (рыба, птица...), рельефу и природным явлениям (гора, озеро, небо...), основным цветам (красный, желтый, белый...), геометрическим соотношениям (короткий, длинный...) и распространенным действиям (держать, плыть...), а также некоторые местоимения (он, я, тот, кто...). Такие слова и заимствуются редко – так, в английском языке, лексический состав которого на 50% восходит к французскому и латыни, лишь 5% списка Сводеша являются заимствованиями из романских языков. Следует подчеркнуть, что закономерное изменение слова в процессе развития языка и даже некоторая эволюция значения не считается «выпадением» из списка. Например, русское прилагательное «жёлтый», литовское «geltonas», исландское «gulr», персидское «zard» и английское «yellow» – все эти слова с общей индоевропейской основой являются, с точки зрения глоттохронологии, идентичными. Стословный список более устойчив, чем двухсотсловный, – за тысячелетие в них сохраняется в среднем 86% и 81% слов, соответственно. Вероятность замены слова считается не зависящей от времени (как, к примеру, вероятность распада ядра радиоактивного изотопа), а значит, доля сохранившихся слов с течением времени должна убывать экспоненциально. Можно даже определить «период полураспада» языкового «ядра» – для 100- и 200-словного списка он равен соответственно 4.6 и 3.3 тысячи лет. Если предположить, что два языка, имеющие общего предка, после разделения развивались независимо, то количество родственных слов из списка Сводеша в двух языках должно однозначно давать продолжительность их независимого существования. Например, два языка, разделившиеся 4600 лет назад, должны иметь в 100-словном «ядре» 25 совпадений (и по 50 совпадений с общим предком). Однако постулаты глоттохронологической теории о независимом развитии языков после разделения и о равномерном ходе «глотто-хронометра» подверглись обоснованной критике. Даже в родственных языках, как выяснилось, темп эволюции «ядра» может существенно различаться. Это приводит к завышению степени родства медленно эволюционирующих языков. Если после расхождения языки интенсивно взаимодействовали и обменивались заимствованиями, то, в принципе, такие заимствования в «ядре» можно учесть и скорректировать время расхождения, но лишь если история этих языков хорошо известна. Увы, так бывает далеко не всегда. Впрочем, положение о том, что глоттохронологические данные можно использовать для относительно надежной группировки языков по степени родства и для восстановления топологии языкового древа, никогда не оспаривалось. По мнению исследователей из Оклендского университета, глоттохронологический метод все же способен давать достоверные количественные оценки, если рассматривать его как статистическую технику, которую просто по определению бессмысленно применять к единичному объекту. Авторы попытались датировать первую «развилку» на эволюционном древе индоевропейцев. С целью выяснить возраст этого события Грей и Эткинсон выполнили статистический анализ родственных слов в 87 живых и мертвых индоевропейских языках (из примерно 150 известных), пользуясь лексикостатистической базой данных, и применили сложный статистический метод, применяемый в популяционной генетике и позволяющий ослабить предположение о постоянстве темпа изменений в словарном «ядре». Достаточно и того, что «глотто-хронометры» в разных точках языкового древа идут хоть и с разной скоростью, но эта скорость во-первых различается не на порядки величины, а во-вторых, изменяется плавно, а не скачкообразно. Исследователи генерировали миллионы случайных языковых деревьев, не заботясь об их исторической и лингвистической правдоподобности. Однако предполагалось, что скорость эволюции на ветвях дерева хоть и различна и распределена случайным образом, но разброс распределения не слишком велик. Как выяснилось, полученные распределения уверенно указывают на возраст праиндоевропейского языка в интервале от 8 до 10 тысячелетий (точнее, от 7800 до 9800 лет с медианой распределения на 8700 лет), что укладывается во временные рамки, которые указывает Анатолийская теория происхождения праиндоевропейской общности. Эволюционное древо индоевропейских языков, восстановленное по глоттохронологическим данным, показано на рисунке 2. Длины горизонтальных ветвей пропорциональны степени изменения словарного «ядра». Красными цифрами показаны предполагаемые возрасты разделения языков, если отсчитывать их от текущего времени. Интересно, что многие из них группируются возле 5-7 тысячелетий, что не противоречит недавно полученным данным, которые указывают на появившуюся в европейском «генном пуле» в конце неолита примесь ближневосточных генов [cм. напр.: Richards M. 2000; Semoni O. 2000; Chikhi L., Nichols R. A., Barbujani G., Beaumont M. A. 2002]. Но всё же вопрос остается открытым. Так, некоторые лингвисты не согласны с отнесением хеттского (и других анатолийских языков) к индоевропейской семье, указывая, что хеттский и праиндоевропейский языки соотносятся не как потомок и предок, а как две ветви, идущие от общего ствола [Ср.: Gamkrelidze T. V., Ivanov V. V. 1995. P. 205; Rexova K., Frynta D., Zrzavy J. 2003. Pp. 120–127]. С этой точки зрения разветвление, датированное в работе Грея и Эткинсона, возможно, является не концом праиндоевропейской языковой общности, а, напротив, началом ее самостоятельного существования. В этом случае обе теории, Ренфрю и Гимбутас, оказываются вполне совместимыми друг с другом. Однако второе ветвление, соответствующее отделению тохарских языков, согласно данной реконструкции, всё еще лежит вне временных рамок теории Гимбутас – а ведь тохарские, вне всяких сомнений, принадлежат к индоевропейской семье. Результат исследования Грея и Эткинсона свидетельствует также о довольно быстром расхождении кельтских, балто-славянских и возможно индоиранских языковых семей, причем, датировка этого расхождения интригующе совпадает со временем расширения «курганных» культур по М. Гимбутас. Тем самым, как справедливо отметил Кавалли-Сфорца, гипотезы Ренфрю и Гимбутас не являются взаимоисключающими, а в какой-то степени они дополняют друг друга [Ср.: Cavalli-Sforza L. L., Menozzi P., Piazza A. 1994].
4. Теория «Палеолитической непрерывности» Теория «Палеолитической непрерывности» относительно новая и следует отметить тот факт, что данная гипотеза – единственная, которая была выдвинута не только археологами, но и лингвистами. Спустя несколько лет после опубликования Ренфрю своей монументальной работы два археолога и три лингвиста независимо друг от друга представили альтернативную версию локализации индоевропейской прародины: археологи, специализирующиеся по истории среднего и позднего палеолита Центральной Европы М. Отте [1995], А. Хойслер [1998; 2003; и др.] и трое представителей исторической лингвистики М. Алинеи [2000; 2004; и др.], Г. Коста [2004] и Ц. Погирк [1992]. В дальнейшем к разработке данной гипотезы присоединились еще ряд исследователей, как например К. Баллестер [2004] и др. Суть данной гипотезы сводится к тезису о непрерывном развитии индоевропейской общности на территориях позднейших их фиксаций со времени среднего палеолита (по крайней мере, мезолита), за исключением носителей индоиранских, тохарских, анатолийских и многочисленных южнобалканских языков. Данное положение опирается на многочисленных исследованиях представителей различных научных дисциплин: географической и исторической лингвистики, археологии, палеоантропологии, генетики и др. Археологические доводы сводятся к утверждению об отсутствии следов гигантских военных вторжений (трех огромных миграционных волн по М. Гимбутас). Напротив, существует масса свидетельств культурной преемственности археологических культур Средней и Восточной Европы от позднего палеолита, или мезолита (в зависимости от областей) до бронзового и железного веков. Даже Джеймс Мэллори, один из ведущих специалистов по индоевропеистике и ярый сторонник гипотезы Гимбутас, вынужден был признать данное положение об «относительной преемственности» [Mallory J. P. 1989. P. 81]. Эта «непрерывность развития» подтверждает и так называемая геогенетика (наука на стыке традиционной генетики и исторической лингвистики, основана Л. Кавалли-Сфорца), активно развивающаяся в последнее время. Для индоевропеистики прежде всего важны следующие выводы геогенетиков: 1) ареальное распределение генетических маркеров в значительной степени соответствует современному ареалу мировых языков; 2) диалектические отклонения также соответствуют изложенному в первом пункте положению [Ammerman A. J., Cavalli-Sforza, L. L. 1984; Contini M., Cappello N., Griffo R., Rendine S., Piazza A. 1989. Р. 129–130]. Более того, по результатам исследований, проведенных Брайаном Сайксом: «…80 % генетического пула современных европейцев восходит к палеолиту и лишь 1/5 часть приходится на неолитические миграции» [Sykes B. The seven daughters of Eve. London, 2001. Р. 242]. Определенную лепту внесла и палеоантропология – исследования Ф. Тобиаса позволили сделать вывод о том, что речевая деятельность, общение, как один из видов коммуникативной деятельности человека появляется еще у австралопитеков и становиться имманентно у Homo habilis (точнее речевая функция вероятно была факультативна у Australopithecus robustus и Australopithecus boisei, но обязательна (акцентуация автора) у Homo habilis [Tobias P. V. 1996. Р. 94]), а следовательно, история языков гораздо древнее, чем традиционно мыслилось. Тем самым, время их изменений и развития должны быть пересмотрены в сторону удлинения, что позволяет говорить об их большей устойчивости, а значит различные изменения грамматических структур мировых языковых семейств, в том числе индоевропейской, не могут быть отнесены к неолитическим временам. Основные выводы, которые можно сделать из выше перечисленных положений, следующие: 1) «прибытие» индоевропейской общности на территорию Европы и, частично, Азии, следует связывать с распространением в данных регионах Homo sapiens в эпоху палеолита; 2) дифференцирование «прото-языка» на отдельные семьи было чрезвычайно медленным процессом, и, вероятнее всего, напрямую связан с древнейшими миграциями популяций Homo sapiens sapiens из Африки. Последствия данных положений в «практической плоскости», можно рассмотреть на примере этногенеза древних кельтов, время появления в Западной Европе которых, как и пути расселения, более «традиционные» теории не могут объяснить. Сторонники антиинвазионной теории утверждают, например, что территория Западной Европы, скорее всего, начиная с мезолита, через мегалитические культуры к гальштатской и латенской культурам, всегда была кельтской, что подтверждает помимо лингвистики и археология – миграции кельтских племен фиксируются только в направлении с запада на восток, а не наоборот [Alinei M. 2004. P. 52]. Соответственно мезолитические культуры Северной Европы должны быть классифицируемы по этническому составу как протокельтские, протогерманские и протобалтийские (с небольшими вкраплениями представителей уральской языковой семьи – культура Кунда, например), немного юго-восточнее находились протославянские племена. Эти довольно смелые предположения весьма слабо подтверждены археологией. В частности, не выдерживает никакой критики связывание балканских неолитических культур Димини и Сескло с протогреческими племенами. И это всего лишь один из множества примеров очевидных «ляпов». Следует заметить, что археологическая составляющая доказательств теории РСТ проработана только по отношению к территориям Западной и Северо-западной Европы, что специально оговаривается А. Хойслером [Häusler A. 2003. Р. 10]. Что касается культур Южной и Восточной Европы, то смелые предположения лингвистов в области соотнесения тех или иных этносов с археологическими культурами, в особенности М. Алинеи, выглядят по меньшей мере странными. И дело тут не столько в «непрофессионализме», сколько в тенденциозности изложения материала. Видимо, осознавая слабость своей аргументации, М. Алинеи отмечает, что: «… теория РСТ удобна тем, что, основное бремя ее опровержений автоматически падает на альтернативные теории...» [Alinei M. 2004. P. 51] (о проблематичности и недостаточной надежности отождествления этносов на основании сравнения археологического материала, даже весьма значительного по объему и разнообразного по представленным категориям находок, как и вообще лингво-этнического истолкования ископаемых памятников материальной культуры, см. напр.: Монгайт А. Л. 1973. С. 77-87). В своих работах и Алинеи, и Коста, и Погирк отвергают путь, ставший давно нормой в науке, и предпочитают иной ход работы и, соответственно, иную подачу материала: сначала они предлагают гипотезу и лишь потом подкрепляют ее позиции и промежуточные построения недостаточно продуманной аргументацией. Что касается лингвистической стороны доказательств антиинвазионной теории, то отправным пунктом и базой исследования праиндоевропейской ономастики является только словообразовательный анализ по следующей схеме: 1) выявление характерных формантов; 2) реконструкция словообразовательных моделей; 3) этимологизация расчлененных по ранее определенным формальным признакам словоформ. Тем самым, существует опасность, таящаяся равным образом и в прямом сопоставлении цельных лексем малого объема, и в произвольном морфемном членении словоформ [о недопустимости данного подхода см. напр.: Гиндин Л. А. 1981. С. 13-14]. Также необходимо оговорить некоторые моменты, связанные с интерпретацией информации предоставляемой геогенетикой. Во-первых, сторонники теории PCT явно спекулируют данными этой относительно молодой науки, сознательно путая далеко не всегда совпадающие антропологические и языковые характеристики. Утверждение о соответствии современному ареалу мировых языков ареального распределения генетических маркеров не позволяет говорить о языковой преемственности населения той или иной территории. Распространение языков и физическое расселение людей – это совсем не одно и то же. Языки могут распространяться не только вместе с их носителями, но и передаваться от одного этноса к другому (покоренному, испытывающему культурное влияние, или оказавшемуся в такой ситуации, когда пользование чужим языком необходимо). В результате люди разного этнического происхождения оказываются говорящими на одном языке или родственных языках. Нередко наблюдается «эстафетное» распространение языка. Довольно симптоматичен пример вытеснения «автохтонного» галльского языка сначала латинским, а затем, после прихода франков, эволюционировавшего во французский. Причем антропологически население территории современной Франции изменилось незначительно. Нечто подобное происходило при распространении тюркских языков с территорий нынешнего Казахстана и Синьцзяна в Среднюю Азию, где тюрки покорили и ассимилировали европеоидное население, говорившее прежде на иранских языках, а затем из Средней Азии в Анатолию, где тюрки, происходящие в значительной части от тюркизованных иранцев-европеоидов, покорили и ассимилировали многочисленное местное население византийской Малой Азии. В результате оказывается, что на очень близких языках говорят народы, антропологически очень далекие друг от друга: чистые южные европеоиды турки и азербайджанцы и чистые монголоиды киргизы и уйгуры. Во-вторых, нельзя игнорировать 20% изменение генетического пула современных европейцев, констатируемое Б. Сайксом, связанное с неолитическими миграциями. Как показывает тот же самый пример римского и затем франкского завоевания Галлии, для вытеснения «коренного» языка, при определенных условиях, достаточно и менее чем двадцати процентное «обновление» населения. Тем более что в неолитические времена идет речь не просто о миграциях, а о переходе к принципиально новым формам производящей экономики, что неизбежно вело к кардинальным переменам всей жизни общества. Подводя итоги сказанному, следует отметить, что теория РСТ довольно еще «сыровата» и требует дальнейшей апробации.
* * *
Далеко не полный, показывающий лишь основные тенденции, историографический очерк показывает, что разные аспекты проблемы локализации индоевропейской прародины раскрыты на данный момент не полностью. В целом можно отметить, что перелом в подходе к индоевропейской проблематике наметился в конце 50-х – начале 60-х годов, когда расширенное изучение как археологии Центральной и Восточной Европы и прилежащих областей, так и соотношений между индоевропейской языковой семьей и другими семьями и многочисленные смежные исследования привели к выработке новых методологических основ для решения проблемы локализации прародины индоевропейцев. Именно в это время становится ясно, что решение множества вопросов связанных с локализацией индоевропейской прародины невозможно без привлечения данных предоставляемых археологией, генетикой, палеоантропологией, различных естественнонаучных дисциплин (физики, математики и т.д.), а не только наработок представителей исторической лингвистики. Именно благодаря применению метода междисциплинарного синтеза индоевропеистика, как раздел сравнительно-исторического языкознания, получает дополнительный импульс, что несомненно способствовало и до сих пор способствует развитию данного направления. Однако «междисциплинарный эклектизм», имеет и некоторое отрицательное последствие, сказывающееся в появлении множества «дилетантов от науки», которые нарушая все методики научного поиска пытаются извлечь прежде всего политическую выгоду из отдельных положений (и даже строя целые «теории») индоевропеистики. Впрочем, вопросы истории индоевропейских племен всегда были излишне политизированы. Выдвижение новых гипотез на актуальных направлениях научного поиска, безусловно, следует приветствовать, но, разумеется, лишь при условии, если они опираются на исчерпывающий охват материала и применение к нему современной комплексной методики исследования.
Все даты в формате GMT
2 час. Хитов сегодня: 3
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
